1
Окончание. Начало в «Харьков — что, где, когда» №№ 3, 4 и 5.
БЕЗ ТАБЛИЧЕК
1
ДОМА
urbi et orbi
19
сентября 1941-го, когда линия фронта приблизилась к Харькову, началась эвакуация населения. Введенскому тоже выдали направления на эвакуацию — от облисполкома и Союза писателей — на пять человек, всю семью (он, жена, тёща, двое детей), в Алма-Ату. Однако за два или три дня до этого была сформирована группа из десяти писателей, куда включили и Введенского, остающихся работать при обкоме в агитсекторе (в газетах и пр.) и которые будут эвакуированы из города в последний момент. Галина Борисовна была больна: после несчастного случая и сотрясения мозга у неё развилась эпилепсия, — Введенский переживал и не хотел отправлять жену и детей в дальнюю поездку одних. Утром 20 сентября, так ещё и не решив окончательно, ехать всем вместе или ему оставаться, он получил в Союзе писателей от обкомовского работника посадочные талоны в эшелон, который отправлялся в полдень, и к 12 часам был с семьёй и вещами на вокзале. По дороге было решено, что все едут, а Введенский остаётся работать, но на вокзале он снова передумал и — поезд всё не подавали — поехал в город за паспортом, сданным на прописку, и получить гонорар в издательстве «Мистецтво». Когда Введенский в шесть вечера вернулся на вокзал, то еле смог протиснуться в свой вагон, но к семье не пробрался: проход был забит вещами. В спешке по ошибке на этот вагон выдали двойное количество посадочных талонов. Давка, жара, духота — многие возмущались и хотели выйти; пошёл слух, что через три дня будет новый эшелон. Галина Борисовна боялась, что с ней случится припадок, и попросила знакомых писателей — Шовкопляса и Трублаини — передать мужу, что она с детьми и матерью слезает. Введенский вышел. Вещи выбросили из окна (два места багажа так и остались в поезде), детей передали по рукам, «<…> дамам пришлось вылезти через окно уборной (какойто толстый украинский писатель, пытавшийся сделать то же самое, не пролез — застрял)». Несмотря на общее недовольство и разговоры об ещё одном эшелоне, кроме семьи Введенского, вагон никто больше не покинул. «Но дальше никакой эвакуации уже не было. Через несколько дней за Введенским пришли военные, сказавшие, что они по эвакуационным делам, и, не застав его, приказали быть назавтра дома». Введенского арестовали 27 сентября. «На рассвете, все ещё спали, — постучали. Мы вскочили. Вошли двое высоких в штатском. Вели себя спокойно, не агрессивно, даже доброжелательно. <…> Впечатление было такое, что их ждали, казалось, к их приходу были готовы. Все были внешне спокойны <…>. Ни во время обыска, ни при прощании не было слёз, стояла тишина, все были сосредоточенны, никто не разговаривал. <…> обыск сопровождался вываливанием на пол из ящиков шкафа множества бумаг — разных писем и Сашиных рукописей. Что они забрали, неизвестно. <…> Эти люди закончили обыск, ни слова не говоря, вопросительно посмотрели на Сашу. Мы выстроились в первой комнате возле двери. <…> Саша начал быстро холодно всех целовать. <…> И они вышли. Мы все бросились во вторую комнату к окну: трое, спокойно, не спеша, шли в сторону НКВД, до него рукой подать, метров сто». То, что Введенский не эвакуировался, т. е. намеревался «остаться в гор. Харькове в случае занятия его войсками противника», и составило главную суть обвинения. А донёс на него знакомый, некий Михаил Дворчик, директор художественного фонда, которому бухгалтер фонда якобы ещё месяц назад рассказывала,
что Введенский говорил ей, когда придут немцы, ему опасаться нечего, потому что он дворянин и его не тронут, и советовал ей достать соответствующие документы и никуда не уезжать. На допросах Введенский такой разговор отрицал, доказывал, что оставаться под немцами у него намерений не было, и более того — нельзя, потому что антифашистские стихи на агитплакатах подписаны его фамилией; и что когда он снялся с поезда, директор «Мистецтва» гарантировала ему, если он будет работать у них, эвакуацию вместе с издательством. Но эти и другие доводы в расчёт следствием приняты не были, и 13 октября Введенскому предъявили обвинение о «<…> том, что он проводил антисоветские разговоры, в которых заявлял о якобы хорошем отношении немцев с населением на занятых ими территориях, отказался совместно с семьёй эвакуироваться из Харькова, а также предлагал это сделать другим лицам». Вскорости после этого — немцы приближались к Харькову (город будет сдан 24 октября) — заключённых этапируют в глубокий тыл. Введенскому удаётся сбросить по дороге письмо, которое кто-то нашёл и принёс по адресу — семье: «Милые, дорогие, любимые // Сегодня нас уводят из города // Люблю всех и крепко целую. Надеюсь, // что всё будет хорошо и мы // скоро увидимся. // Целую всех крепко, крепко // А особенно Галочку и Петень- // ку. Не забывайте меня // Саша». «Из людей, ехавших вместе с Введенским, двое вернулись после войны, но один очень скоро застрелился, а другой на все расспросы вдовы отвечал очень уклончиво и только через год ей сказал, что Введенский умер на этапе от дизентерии. Зимой 1966 г. мы встретились в Харькове с этим человеком и просили его рассказать всё, что он знает о смерти Введенского. Его рассказ, чрезвычайно путаный и невнятный, содержал несколько противоречивых версий. <…> он рассказал, что их этап, около шестисот человек, сначала долго гнали до какого-то маленького городка и только там посадили в вагоны. <…> Дальше их везли через Воронеж до Казани, где многие, в том числе рассказчик, были отпущены <…>. Но Введенский до Казани не доехал. В пути он заболел дизентерией и очень ослаб — кроме того, что арестантов плохо кормили, он обменивал свой паёк на табак. Дальше начинаются противоречия. Сначала рассказчик сообщил, что помнит, как Введенского, мёртвого или полуживого, выбросили из вагона, в котором они вместо ехали, потом, что после того, как из другого вагона выпустили на свободу “менее опасных” уголовников, Введенский вместе с другими больными переведён был туда, и о его смерти (в пути?) он узнал только в казанской пересыльной тюрьме. А по совсем глухим слухам, идущим, кажется, от другого — застрелившегося по возвращении — очевидца, ослабевший Введенский был пристрелен конвоем. Что было на самом деле — “теперь это уже трудно установить”». В официальном «Акте смерти заключённого в пути» говорится, что Введенский умер 19 декабря от экссудативного плеврита. («К аресту не готовились. В тюрьму он ушёл в лёгкой одежде, — в тонкой рубашке с запонками, лёгких туфлях, тонких носках; при галстуке! <…> Никакой одежды в тюрьмах тогда не выдавали . <…> Этапирование длилось два месяца. Поэтому причина смерти в эшелоне в декабре от простуды, от плеврита представляется мне вполне вероятной» .) На конечном пункте тело было сдано в морг Казанской психиатрической больницы. Место захоронения до сих пор не установлено. Судьба Хармса аналогична. ТЕКСТ: Андрей Краснящих