Оса Братья Ceniza
В то лето мне исполнилось пятнадцать. Я жил в Лесном у бабушки, пока родители разводились — громко, со скандалом. То ли изза разлада между отцом и матерью, то ли я просто вырос, столетний родовой дом казался чужим, вещи в нем — непри вычно маленькими. Было одиноко и скучно. Я валялся на продав ленном диване, ел бабулины пирожки и читал ра ритетные издания из дедовой библиотеки. На рас пахнутом окне ветер раздувал тюлевую штору. Когда край узорчатого полотна отгибался, взору открывалась кирпичная водонапорная башня и пыльная грунтовка, по которой стаей ходили жир ные гуси. Сознание раздваивалось: я слышал шум топо лей, гогот, доносящиеся с улицы, и одновременно качался на волнах фантазии. Я вдруг открыл для себя Куприна. Жарким ядом он входил в кровь, и распаленный разум рождал странные образы. Ночью мне снились смуглые де вичьи плечи, нежные тени во впадинах и тонкие редкие волоски на загорелой коже. Я метался, стараясь удержать в бредящем сознании та инственный рельеф женского тела, сбивал про стынь в тугой ком и просыпался на полу. Я снова начал падать с кровати, словно мне было пять лет. — Растешь, Олег, — сказала бабушка, утром найдя меня на полу. — С твоим отцом было так же. Ночью мне было видение. Измученный жарой и снами, я почти осознанно перевернулся через край постели, зная, что от удара о половицы напряженные мышцы расслабятся, и наступит кратковременное облегчение. Прижавшись щекой к доскам пола, я мутным взглядом смотрел в проем открытой двери и вдруг услышал шлепанье босых ног. В комнату ктото вошел и стал возле меня. В сумраке я видел ноги: маленькие, женские, с ак
48
куратно подстриженными ногтями и шрамом на щиколотке. Я различил ручейки вен и подумал, что такого правдоподобного сна никогда не видел. Хотел коснуться мизинца, но меня захлестнуло ка кимто странным фантастическим сном без мыслей и образов. Я ощущал себя бесконечным и слышал биение собственного сердца — это было похоже на бред во время тяжелой болезни. Я пытался вы карабкаться, но у меня не получалось. Я с облег чением проснулся, когда бабушка утром растолка ла меня. — Вставай, засоня, — сказала она, поднимая подушку. — Жарко, — буркнул я и, обмотавшись просты ней, пошел в ванну, где долго чистил зубы. Серебряный крестик на шнурке бился о край раковины, пока из алюминиевого ковша я лил на голову холодную воду. В башне велись работы, и воду приходилось брать из колонки. Бабушка охала, когда за при клепанные скобы я снимал полную флягу с двух колесной тележки. Ей хотелось, чтобы я поберег ся. Она не понимала, что после кратковременного бессилия, наступавшего после поднятия тяжести, я чувствовал прилив энергии и новую потребность ее тратить. Я глянул в зеркало. Над узкими калмыцкими глазами собралась вода. Сдернув полотенце с ве шалки, я крикнул: — Бабушка, к чему снятся ноги? — К дороге, — долетело из столовой. Дорога, дорога… Я подумал о разводе роди телей. Ехать на родину матери я не хотел. Надви гающиеся перемены были неясными, но за стена ми дома призывно шумел июнь. Надев рубашку, я пошел завтракать. Ноги, так поразившие меня в эту ночь, я увидел в тот же день. Город готовился к спортивному празднику. Самое интересное происходило на ста дионе. Вместе с Колей Кузнечиком, моим соседом, я записался в массовку. По сигналу худрука во время выступления танцевального ансамбля мы выносили на стадион щиты, на которых были на писаны фрагменты приветствия. Нас, ребят, главным образом привлекала воз можность входа в раздевалки под трибунами, где девчонки в спешке натягивали рубахи и сарафа ны. С визгом они выставляли нас на улицу. Прибе гал худрук, привинчивал щеколду на дверь, но вскоре ктонибудь из пацанов опять ее ломал. Я получил тычок от Таньки Орловой. Танька была симпатичная, белая футболка туго обтягива