Мастерская
22
КАК ШИНКАРЁВ НАРИСОВАЛСЯ В РИМЕ
НН I Одна из самых восхитительных твоих картин – «Носферату». Она много с чем перекликается, для меня – с рассказом Виктора Ерофеева «Жизнь с идиотом». Какова судьба этой картины, где она сейчас? В. Ш. I А я и не читал «Жизнь с идиотом», только отрывки оперы видел. Картина эта, как и вся серия «Кино», сейчас в Швейцарии, в галерее Бруно Бишофбергера.
ТЕКСТ I ИРИНА ДУДИНА
Митьки сделаны на один раз. Реальной группы художников «Митьки» в том смысле, в каком она существовала в восьмидесятые годы, уже нет. Но мифические митьки, как написано в моей книге, «никогда не кончатся, не заболеют и не умрут»
«Рим зимой» – так называется персональная выставка художника Владимира Шинкарёва, которая откроется в NAMEGALLERY 9 ноября.
НН I Володя, вот если тебе отрастить причесочку, то ты смог бы сыграть Гоголя, у тебя гоголевская ухмылка в глазах. В Гоголе было сочетание смеха и слез. Ты начинал со смеха, а теперь от твоих картин веет слезами. Ты навсегда со смехом расстался или затаил его? ВЛАДИМИР ШИНКАРЁВ I Подумав, я вспомнил немало своих картин, от которых веет слезами, даже от названий: «У сестренки украли сумку», «Кот объелся и лежит в цветах», «Коровушка заблудилась»… Но это было довольно давно, в героический митьковский период. С тех пор мои картины стали куда спокойнее, хоть и драматичнее. Смеха меньше, да, но мне не кажется, что от них слезами веет. Это уж скорее Гоголя в позднем периоде творчества можно упрекать: не смешно, слезы одни… НН I А почему «Рим зимой»? Эта серия тоже будет монохромная? В. Ш. I Монохромная – слишком сильно сказано. Да, несколько сдержаннее колорит, чем, скажем, у Дерена фовистского периода. Не в тропиках живем – в Петербурге. В картинах серии «Рим зимой» тоже сдержанный колорит. Так получилось, что зима, которую я провел в Риме, по статистике оказалась самой дождливой с 1921 года, что и пришлось отразить в картинах. Ну что поделаешь: на ловца и зверь бежит. НН I А я вот только что приехала из Коктебеля и там в путеводителе по Крыму, изданном в 2010 году, встретила фразу: «Тут любят отдыхать митьки-неформалы, тяготеющие к натуральному». Как бы ты не отнекивался, но это ты породил митьков своим литературным даром. И пытался им же их убить. Но миф о митьках живет и крепнет, в том числе, как выяснилось, и за границей. В. Ш. I Я и не отнекиваюсь вроде бы, породил. А то, что «пытался убить»… Это выражение – «породил, убил», – помнится, в данном контексте впервые употребил философ Александр Секацкий на пресс-конференции по поводу моей книги «Конец митьков». В целом его мысль была в том, что митьки – замечательная технология сопротивления, которой нечего противопоставить – они и так в говнище, что вы с меня еще возьмете? А для того, чтобы идея не испортилась и не сгнила, нужна хорошая концовка, жирная точка. Обрати внимание, я не от себя говорю, вот прямая цитата из Секацкого: «Идея уже пережила свое историческое акме. Формально люди, которые считаются митьками, могут до бесконечности предъявлять один и тот же брэнд. Но дело в том, что от этого портится сама формула – она теряет свою внутреннюю убедительность. И предотвратить злоупотре-
IННI ноябрь №11 (178) 2011
бление чрезвычайно важно для того, чтобы этот образ жизни, мысли, образ действия и письма, который сейчас, может быть, и не актуален, и не нужен, чтобы он был сохранен во всей своей экзистенциальной точности. А придет вдруг новый тоталитаризм – вот наготове она, технология экзистенциального сопротивления под ключ». Ты, Ирина, вероятно, не согласна с этим, да и я считаю, что в следующий раз нужно будет изобретать другую, новую «технологию экзистенциального сопротивления». Помитьковски говоря: «Через двадцать лет другие коммунисты ответят перед партией» («Зеркало для героя»). Митьки сделаны на один раз. Реальной группы художников «Митьки» в том смысле, в каком она существовала в восьмидесятые годы, уже нет. Но мифические митьки, как написано в моей книге, «никогда не кончатся, не заболеют и не умрут». Вон даже в Коктебель любят ездить отдыхать… НН I А как складываются твои отношения с тельняшкой? Это твоя любимая одежда, или ты ее порвал и пнул? В. Ш. I Почему так навзрыд – или-или, по Кьеркегору? Чего мне ее рвать и пинать? Любимой одеждой тельняшка у меня не была никогда, это не повседневная, а парадная униформа митька, надевалась по торжественным случаям. НН I Может, грусть и суровость твоей живописи – это некое чувство вины за то, что ты породил? Все же в митьках как мифологической породе людей есть неприятная черта – покорность перед восторгами бутылки. Может, ты чувствуешь вину за эстетизацию порока? В. Ш. I Когда прямо в лоб спрашивают: а не стыдно, что породил митьков? А не стыдно,
что потом пытался их убить? А не потому ли у тебя такая мрачная и монохромная живопись, что ты чуешь, какой после этого гад? – трудно односложно поддакивать. Напомню, что все мои объяснения и расшаркивания по этому поводу изложены в моей книге «Конец митьков», которую ты хоть и не одобряешь, но прочитала. НН I Как в тебе уживаются художник и писатель? Мирно или в борьбе пребывают? Или поочередно взывают? В. Ш. I Ну, в тебе тоже ведь уживаются поэт и художник. Во мне, например, поочередно взывают. Или одному полушарию мозга – ответственному за употребление слов – энергию отдаешь, или другому – ответственному за пластические образы. Чтобы оба полушария полноценно работали, то есть писать картину, одновременно обдумывая прозу, – даже не пробовал никогда, не моего ума это дело. НН I Меня поразила книжка «Митьковские пляски», в которой ты филигранно и гениально создал опись танцевальных движений заматеревших и трезвых митьков. В мире, из которого ушел натуральный народный пляс от души, твоя книжка выглядит как нечто мучительно взывающее. Ты сам-то любишь танцевать? В. Ш. I Спасибо за комплимент, но сама опись – контаминация описаний русских плясок, так что не я ее изобрел. Но ты права, «Митьковские пляски» – самая почвенная, традиционалистская часть книги «Митьки». Танцевать я люблю, частенько пускаюсь в пляс, занимаясь живописью. «Заратустра избавляется от духа тяжести танцуя» – далеко не пустые слова, их нужно понимать и буквально. Увы, я застенчив и публично танцую только выпив как следует, чего не случалось почти двадцать лет. А раньше так плясал, что нередко соседи снизу милицию вызывали.
НН I Кто твои поклонники и покупатели твоих картин? Есть ли типические черты у этих людей? В. Ш. I Раньше была четкая типическая черта: поклонники моих картин были людьми материально необеспеченными, а покупатели, напротив, состоятельными. Сейчас уже не разобрать. НН I Ты правда считаешь, что цвет уходит из жизни? А нет ли у тебя желания организовать сопротивление этому явлению, в контру омерзительно серым российским городам? В. Ш. I Интересный вопрос. Что есть цвет, что есть серость? Мне-то кажется, что мои картины не монохромные, а полны цветовых нюансов. Что серый цвет у Мане или Ватто – буйство цвета, а, например, картина «Клятва партизан» (виноват, не помню автора) с красными и разноцветными знаменами – абсолютно бесцветная, серая. Можно сказать, что российские города омерзительно серые, да – но при этом они переполнены кричащим анилиновым цветом, рекламы и вывески хотят переорать друг друга резкостью и интенсивностью. Чувство цвета у людей в городах атрофируется, как атрофируется слух у переживших бомбежку. Естественный пепельный, жемчужный, перламутровый колорит Петербурга уже невозможно разглядеть. Мое сопротивление этому явлению и выражается в моей живописи, ставшей гораздо более сдержанной по цвету, чем в девяностые, тем более в восьмидесятые годы. НН I Зима в Риме – это, наверное, изысканно прекрасно, а какое твое любимое время года в России? И какой город мира ты считаешь самым красивым и близким душе? В. Ш. I Зима – любимое время года. Холодно, правда, сердце болит… Весна, наверное, тоже, хоть и «вонь, грязь», и как-то тревожно. Да все времена года необходимы в России. Вообще-то подобные вопросы – жестокая игра. Выбрав одно, ты принижаешь остальное. Но если уж категорически нужно выбирать, то осень. Осень в самом красивом и близком душе городе – Ленинграде семидесятых годов.