были и тюрьмы, и концлагеря, и зинданы. Они были очень рады, что их опыт кому-то нужен. Оказалось – еще как нужен! Были и другие – «НКВДшники». Их не уважали, сторонились и мы, и те специалисты, о которых я говорил. К слову, никто из них (из специалистов) никогда не попросил у меня денег. Хотя некоторым я помог найти работу после 1991 года. А их коллеги спасли нам жизнь, отказавшись штурмовать Белый дом. Некоторых я знал лично, других опосредованно. Вот она – судьба. Вот она – гражданская война. А как потом все «запереплеталось»… Да, дальше принимает Михаил Борисович упрек Л. Улицкой, я государственник, поскольку убежден, что роль государства в жизни общества должна быть больше, чем сегодня. Конечно, в том случае, если это хорошо работающие институты, живущие за счет налогоплательщика и в интересах налогоплательщика, а не «продолжение «татаро– монгольских» традиций, когда государство есть оккупант, собирающий дань с покорного народа и не обязанный отчитываться за использование этой дани, не интересующийся желаниями граждан и диктующий им правила жизни». Время подъема своего бизнеса, когда в «высшей лиге» играло от силы два десятка игроков», по сравнению с сегодняшним «днем рейдера» Ходорковский называет «вегетарианским» и рассказывает о собственных действиях в «границах дозволенного». «…я пользовался любой дыркой в законодательстве и всегда лично рассказывал членам Правительства, какой дыркой в их законах и как я буду пользоваться или уже пользуюсь. Да, это была маленькая месть, возможно – грех тщеславия. Но, надо отметить, они вели себя прилично: судились, перекрывали дырки новыми законами и инструкциями, злились, однако никогда не обвиняли меня в нечестной игре. Это был наш постоянный турнир. Прав ли я по большому счету? Не убежден. С одной стороны – объективно поднимал промышленность, с другой – подставлял далеко не самое плохое правительство. С одной стороны – конечно, вкладывал все доступные мне средства в индустрию. Эффективно вкладывал. Сам не шиковал и не давал шиковать другим. Но в то же время не очень думал о людях, о социальной ответственности за пределами моего, пусть и очень большого, коллектива… И это была обычная практика: PR-компания, лоббирование, деньги. Но не милиция и не криминал. Если бы кто-то был замечен в таком, с ним бы просто перестали иметь дело из соображений безопасности. И быстро бы подставили… Барьер стоял и на уровне допустимой поддержки со стороны чиновников, которые могли встать на твою сторону из собственных соображений, но понимая, что им свою позицию придется всерьез защищать у Премьера и Президента, но не только, а еще и – страшное дело – в СМИ! То есть сегодняшний уровень «отморозки», когда люди ощущают полную безответственность при правильности
«политической позиции», - нет, такой уровень было трудно себе представить». «Что Вы будете делать после освобождения? Не могу себе представить, чтобы Вы не строили планов относительно будущего»,- задает очередной вопрос Людмила Евгеньевна. «Убежден, и сделаю все от меня зависящее, чтобы добиться у нас в России равенства возможностей для каждого ребенка. Идеал недостижим, как и во всем. Но потратить жизнь на приближение к этому идеалу мне не жалко. Я считаю, что «право на шанс» - главное, что мы должны обеспечить всем детям в России. Да и во всем мире… За весь мир я отвечать не берусь, но за следующее российское поколение хочу и могу побороться. Убежден, что это не только одна из главных целей, но и главный ресурс общественного развития», - отвечает Михаил Ходорковский. А мне вспоминается, как за несколько дней до смерти Александр Сергеевич Пушкин писал в рецензии на книгу Сильвио Пеллико «Об обязанностях человека» (1836 г.): «Сильвио Пеллико десять лет провел в разных темницах и, получа свободу, издал свои записки. Изумление было всеобщее: ждали жалоб, напитанных горечью,- прочли умилительные размышления, исполненные ясного спокойствия, любви, доброжелательства». «Больше всего в людях Пушкин ценил благоволение». 3 Когда редакция журнала «Esquire» предложила Григорию Чхартишвили взять интервью у любого человека, писатель сразу сказал: «Интересней всего мне было бы поговорить с Михаилом Ходорковским». «Всякий раз,продолжает Чхартишвили,- когда кто-то пробует заступиться за Ходорковского и его товарищей, обязательно раздается упрек: мол, у нас в стране много людей, которых держат за решеткой несправедливо. О них не пишут в газетах, их не опекает команда высококлассных адвокатов. Что ж вы, господа, так разнервничались именно из-за этого олигарха? Объясняю, почему я так разнервничался. Именно на деле ЮКОСа мы потеряли независимость суда – институт, без которого не может существовать демократическое общество. Значит, к этой точке и нужно вернуться. Если восстановить справедливость и законность в деле Ходорковского, это поможет и всем остальным жертвам нашей охромевшей Фемиды». Ответы на вопросы о частной, или лучше сказать, отдельной жизни человека М. Ходорковского, проясняют и поясняют многие реалии дня сегодняшнего. Ответ на вопрос: «Так за что же?», если отбросить разные романтические версии о нелюбви тогдашнего Гаранта к мужчинам высокого роста, - пожалуй, ключевой в диалогах с Г. Чхартишвили. Налоги? ЮКОС платил налогов больше, чем платит сейчас съевшая его и не поперхнувшаяся Роснефть. Притом, что нефть подорожала в разы. Отбросим налоги за ненужностью – это для легковерных.