Не случайно знаменитые былины Владимирского цикла, родившиеся в Киевской Руси, были записаны не на Украине и в Киеве, не в Центральной России, а за сотни верст от Киева и Москвы, в глухих заонежских деревнях. Именно тут сохраняются памятники деревянного зодчества XVII, XVI и даже XV веков. Внешние влияния меньше всего коснулись деревянного зодчества, оно сохранило связь с древними традициями вплоть до середины XIX века. Это очень важная связь с нашей историей, ведь столь же древних памятников гражданского деревянного зодчества не сохранилось. В русской деревянной архитектуре выразилось народное чувство пространства. Земля, само пространство тесно связано с жизнью народа, архитектурой и иконописью. Цвета северной природы выражаются в северных иконах: в иконе Богоматерь Умиле-ние «Подкубенская» (XIII в.), находившейся в Воскресенской церкви, стоявшей на берегу Кубенского озера, «нет ощущения границы живописи, кажется, что она продолжается в обе стороны. Что она такая же бескрайняя, как и поля, вбирает в себя все — и пустынные, белые пространства, и заброшенных людей в деревнях у Кубенского озера» (О. Толстикова) . Иду по бескрайним полям Вологодской области, сквозь безлюдные пространства, пронизанные странным северным светом. Природа будто в бас-
208
менном окладе — будто попадаешь в пространство иконы, и сам воздух меняется. Как иллюстрация древнего песнопения ранней церкви Φῶς Ἱλαρόν (Свете тихий). Об этом странном свете, пронизывающем север, говорит и Уильям Брумфилд — американский исследователь, однажды влюбившийся в русский север, и сорок лет своей жизни посвятивший научной работе по русской архитектуре. Еще севернее — на Соловках, вся природа, будто вслед за идущими крестным ходом в молитве монахами, так же загорается этим светом. Все это выражается в северной храмовой архитектуре и иконе. Но последние жители покидают деревни, где жили их предки. Глядя на карту, видишь, как много деревень было тут, на русском севере. От них не осталось ничего, кроме кое-где сохранившихся руин церквей, остатков фундаментов, или дубов у заброшенного пруда. Где-то стоят брошенные деревни, постепенно исчезающие, умирающие, растворяющиеся в лесах, и возникает чувство, будто тут совершается тризна, плач над умирающей русской деревней. Будто сам северный ветер, заметающий пустые поля снегом и срывающий остатки шифера или дранки с крыш домов, старается скорее скрыть их от стыда. Никита Михалков в своем фильме «Чужая земля» задает вопрос: «почему русские по-кидают свою землю, бросают свои дома, и уходят в города, что с этим делать?» Ми-
халков предлагает искать ответ в самом русском человеке, в его отречении от своей земли. Дескать, не нужна стала русскому его земля. Но он не дает ответа на вопрос почему это произошло, что надо сделать, чтобы остановить окончательное умирание деревни, повернуть этот процесс вспять. Если мы найдем ответ на этот вопрос, если мы сможем сохранить свое наследие, свою идентичность — тогда, с опорой на нашу историю, на наше наследие, мы сможем развиваться, сохранить свою самобытность. Рядом с древними церквями деревянного Русского Севера возникает ощущение остановленного времени, живой связи с исторической Русью. Это ощущение выразилось и в фильме «Атлантида Русского Севера» — ощущение остановки, или, скорее, предчувствие начала. «Ночь особенно темна перед рассветом…» Надежда есть, находятся небезразличные люди, которые объединяются ради общей цели — и, если тенденция сохранится, и будет появляться все больше небезразличных людей, — тогда мы сможем удержать самую Россию — ее Русский Север. Чтобы сохранить русский север, надо говорить о том, что происходит, искать решения. И не бояться повторяться, но привлекать как можно больше людей к решению этой задачи.
Справа: Горицкий монастырь, Вологда. Фотография Ольги Толстиковой