Люди вы мои хорошие

Page 1


Русское общество им. А. Пушкина Светлана ДЕМЧЕНКО

ЛЮДИ ВЫ МОИ ХОРОШИЕ Философия выживания в творчестве Виктора Герасина

РУССКОЕ ОБЩЕСТВО ИМ. А. ПУШКИНА

Светлана ДЕМЧЕНКО

ЛЮДИ ВЫ МОИ ХОРОШИЕ Философия выживания в творчестве Виктора Герасина Прикладной материал. В помощь преподавателям литературы и литературного краеведения школ и высших учебных заведений ЛЬВОВ ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ДОМ «ЦИВИЛИЗАЦИЯ» 2011

РОСІЙСЬКЕ ТОВАРИСТВО ІМ. О. ПУШКІНА

Світлана ДЕМЧЕНКО

ЛЮДИ ВИ МОЇ ХОРОШІ Філософія виживання у творчості Віктора Герасіна Прикладний матеріал. На допомогу викладачам літератури і літературного краєзнавства шкіл та вищих учбових закладів ЛЬВІВ ВИДАВНИЧИЙ ДІМ «ЦИВІЛІЗАЦІЯ» 2011


RUSSIAN SOCIETY NAMED AFTER A. PUSHKIN

Svitlana DEMCHENKO

MY DEAR PEOPLE Philosophy of survival in the works of Victor Gerasin Applied material. For the teachers of literature and literatury local lore in schools and higher educational establishments «CIVILIZATION» PUBLISHING HOUSE LVIV 2011

ББК 84.4 УКР=РОС Д 30 С. А. Демченко. Люди вы мои хорошие. Философия выживания в творчестве Виктора Герасина. Предисловие О. Ю. Лютикова — Л.: Издательский дом «Цивилизация», 2011. — 108 с. В этой книге педагога высшей школы, кандидата философских наук, доцента, члена Национального союза журналистов Украины С. А. Демченко (Украина, гор. Львов) представлен обзор творчества нашего современника, русского писателя Виктора Ивановича Герасина (Россия, Тамбовская область, гор. Котовск), последователя и продолжателя традиций в поэзии — Сергея Есенина и Николая Рубцова, в прозе — Василия Шукшина. Этот труд может быть использован в качестве прикладного материала для преподавателей литературы и литературного краеведения в школах и высших учебных заведений. Книга рассчитана также на широкий круг любителей русской словесности. Книга издана под эгидой Русского общества им. А. Пушкина, которое работает в Украине. Главный редактор, руководитель издания книги О. Ю. Лютиков Видано в Україні Издано в Украине Published in Ukraine © Издательский дом «Цивилизация», 2011 © Демченко С. А., 2011 ISBN 966-7719-18-0


ПРЕДИСЛОВИЕ

Уважаемый Читатель! Перед Вами книга с замечательным названием — «Люди вы мои хорошие». Эта книга написана в городе Львове, в Западной Украине педагогом высшей школы, кандидатом философских наук, доцентом, журналистом Светланой Андреевной Демченко о творчестве современного русского писателя Виктора Ивановича Герасина, который создаѐт свои замечательные произведения в России, в Тамбовской области, в городе Котовске. Несомненная литературная и общественная ценность этой книги подкреплена ещѐ одним важным достоинством — еѐ духовной осью: Украина — Россия, Россия — Украина. Сотни километров и государственная граница не помешали Светлане Демченко тонко почувствовать и высоко оценить незаурядное писательское мастерство Виктора Герасина. Она убедительно и интересно представляет Читателю творчество этого замечательного русского писателя, видя в нѐм последователя и продолжателя традиций в поэзии — Сергея Есенина и Николая Рубцова, в прозе — Василия Шукшина. Уже сам факт написания и издания этой книги во Львове, вдали от родных мест В. И. Герасина, издание еѐ под эгидой Русского общества им. А Пушкина, которое уже более 20 лет плодотворно работает в Украине на ниве русской культуры, русского языка, исторических и духовных ценностей, говорит о многом. Это литературоведческое исследование обосновывает высокий уровень творчества Виктора Герасина, его большую значимость — не только всероссийскую, но и международную. Предполагаю, что не все Читатели этого издания бывали на Тамбовщине. А я там бывал, более 20 лет назад. Любовался красотой русской природы, видел, как несѐт свои воды главная река этого края Цна, общался с добрыми людьми, прогуливался улицами Тамбова, побывал на замечательном музыкальном празднике «Играй, гармонь». Тамбовский край — красивый, плодородный, богатый добрыми, благородными, работящими, талантливыми людьми. С Тамбовщиной связаны многие великие, выдающиеся личности: П. И. Чайковский, С. В. Рахманинов, поэт, друг А. С. Пушкина Е. А. Баратынский (слова Пушкина о нѐм «Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов» — это достойнейшая характеристика), автор знаменитого, почитаемого во многих странах мира марша «Прощание славянки» В. И. Агапкин (скажем, написанная на музыку этого марша песня «Rozszumiały się wierzby płaczące» — «Расшумелись плакучие ивы» — была самой популярной песней польских партизан во время Второй мировой войны, в Польше еѐ поют и ныне, исполняют оркестры), автор оперы «Аскольдова могила» А. Н. Верстовский, знаменитый электротехник, изобретатель А. Н. Лодыгин, один из крупнейших математиков ХХ столетия академик А. Н. Колмогоров. Тамбовским губернатором был Г. Р. Державин. Тот самый знаменитый Державин, под влиянием которого находилось творчество юного Пушкина. Тот самый Державин, которого привѐл в восторг Пушкин на экзамене в Царскосельском Лицее. Сам Поэт вспоминал об этом так: «Я прочитал мои «Воспоминания в Ц. С.», стоя в двух шагах от Державина... Державин был восхищѐн...». Этот славный ряд Личностей, связанных с Тамбовщиной, продолжается и ныне. И в нѐм, в числе Достойнейших, — русский писатель Виктор Иванович Герасин. Олег ЛЮТИКОВ, член Правления Международного совета российских соотечественников, председатель Русского общества им. А. Пушкина. Украина, Львов


Здесь самое изумительное не похвалы, которые, по завету Пушкина, «приемлю равнодушно», а то, что автор из Украины. Сие означает, что форпосты русской культуры существуют и вдали от России. . . Не скрою, восхищает! Марина КУДИМОВА, публицист, поэт, ведущий редактор отдела «Литература и библиография» «Литературной газеты». Россия, Москва

УКРАИНА Львовская область

РОССИЯ Тамбовская область

ФИЛОСОФИЯ ВЫЖИВАНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ ВИКТОРА ГЕРАСИНА «Мой принцип: рассказывая, — живописать. И в этом облачении решать сверхзадачу. У Л. Н. Толстого она была в поисках ответа на вопрос «Как жить нам друг с другом?», у Достоевского — «Как искать в человеке человека?», у В. М. Шукшина — «Что с нами происходит?». У меня — «Как выжить?». От повести к повести, от рассказа к рассказу (в основном) — «Как выжить?». Видимо, время моѐ, события настроили на этот вопрос и на поиск на него ответа». Виктор ГЕРАСИН

После прочтения повестей и рассказов русского писателя и поэта Виктора Герасина в моѐм художественном воображении рисуется могучее дерево жизни, привольно растущее над бездной. И на каждой его веточке сидят или стоят герои его повестей и рассказов — русские мужики, матери, бабушки, сельчане-труженики, влюблѐнные, шальные парни и девчата, гармонисты, выпивохи и трезвенники, дети, их отцы и покровители, друзья и недруги… По-разному они там держатся, у каждого свои приспособления для устойчивости, своя амплитуда раскачиваемых ветрами ветвей. Некоторые — согбенные, иные гордо вытянутые, крепко стоящие на ногах, есть и такие, что срываются и кубарем летят в зияющую пасть вечной пропасти. Но практически каждый стремится удержаться, схватиться хотя бы за тоненький прутик этого дерева жизни, чтобы почувствовать хоть на миг освежающее дыхание бытия, дуновение животворного ветра, ощутить необозримый простор неба и земли — эту вечную обитель мироздания.


У них есть понимание в необходимости терпения, смирения и преклонения перед явью. «И напрасно ты так легко хочешь отделаться от неѐ, от жизни. Нет, еѐ надо ценить, и чем дальше, тем ценить дороже. Понимаешь, плохое что-то не может быть бесконечно плохим, оно оканчивается чем-то хорошим, и только ради этого, ради даже краткого временного хорошего уже надо жить, уже стоит жить. Другой-то жизни не будет» (повесть «Убит в побеге»). При этом главное — побыть в объятиях свободы, пусть кажущейся, пусть недолговременной, но уже с рождения заложенной в генах, а потому — желанной. Без неѐ, как и без веры, нет человека. Только в свободном волеизъявлении проявляются лучшие человеческие качества, ибо речь идет о выборе пути, на чаше весов которого с двух сторон свои представления о добре и зле. «Ведь что такое жизнь? Пусть не в целом, а с одной какой-то своей стороны. Это испытание человека на человечность. Там у нас есть один дюже грамотный мужик. Он нам здорово всѐ про Христа растолковал. Так вот, Христос потому и стал Сыном Божьим, что достойно прошѐл через все искушения и сохранил в себе человека по большому счету. Вот к чему и надо бы нам всем, каждому стремиться. Из всех испытаний, из всех искушений выйти достойно, остаться чистым, светлым, таким, как тебя задумала природа» (повесть «Убит в побеге»). Герасинские герои, — все вместе и каждый в отдельности, — стремятся достойно держаться и в бурю, и в дождь, и в ненастье, любую жизненную непогоду. Что поделаешь, — это их участь, их назначение на этой земле: просто выживать — трудиться, созидать, верить, надеяться и любить. И этот нескончаемый водоворот жизни вечен настолько, насколько нескончаем мир. Представляя влюблѐнных Виталия и Зою, их чувства и ощущения в порыве страсти, автор философски заключает: «Они вошли в такое состояние, когда перестали быть самими собой, они были сразу всем тем, что предшествовало им из глубины веков и тысячелетий. Они были сразу всеми теми, кто предшествовал им, предшествовал их молодой жизни. Всеми, кто из глубины времѐн выносил их и вынес к солнышку, к жизни, к любви. И они стали тем звеном в бесконечной цепи предков, крайним звеном, которое выносит к солнцу, к жизни, к любви новое, ещѐ невиданное в мире дитя человеческое» (повесть «Убит в побеге»). Дерево жизни сурово: много чего нужно, чтобы на нѐм удержаться, но в то же время оно и богодарно. Эта мысль чѐтко фиксируется в нашем сознании, когда читаешь: «Я летом две поры дня особо уважаю — это, когда восходит солнышко, и когда оно заходит. При восходе думаешь, каким день задастся, как проживешь его, какие дела предстоит поделать. А при заходе вроде бы итожишь: день как день, он прожит, одно, другое дело сделал, третье, может, не успел, завтра доделаю. Так вот день за день и цепляются, так жизнь и идѐт своим чередом» (повесть «Васильки», часть 1). Являясь выразителем исключительно народных инстинктов и устремлений, автор показывает, если не всю, то довольно слышимые отголоски той будничной жизни, которая со всех сторон охватывает крестьянина, человека труда. В повестях и рассказах мы читаем и о строительстве дома, и о пашне, и об урожае, о косе, и о трудовом поте. «Люблю, когда землю пашут. Как запахнет землей-то разогретой, аж плакать, сама не знаю с чего, хочется», — говорит бабушка (рассказ «Газета»). А ей словно вторит Петрович («Гонимы вешними лучами»): «Давно не видел, как земля парит… Прогревается. Скоро в неѐ бросят семена, и зазеленеет она во всю даль и ширь. Хорошо, надежно как-то среди полей. Ни суеты тебе, ни обмана. Одним словом, надѐжно». В чем он видит надѐжность? В самой жизни, в том, что поставлен крепко на еѐ дерево, и это состояние для него естественное, привычное, невзирая ни на какие ветры перемен.


Автор примечателен глубоким постижением мельчайших подробностей русского простонародного быта, он показал, что, несмотря на жизненные невзгоды, человек осознает, чувствует себя на ней не гостем, а хозяином, у себя дома. «Сунув ноги в просушенные возле печки и ещѐ тѐплые валенки, Рома включил свет, присел возле печки, запалил лучину и сунул еѐ под берѐзовые дрова, ещѐ с вечера им самим заложенные в печь. Посмотрел, как весело затрещала, закудрявилась в огне березовая кора, как первые языки пламени лизнули нижние тонкие поленья, поднялся, потѐр руки: «Так, машина тепла запущена! Теперь куп-куп под умывальником и — собираемся». Сказав про умывальник, он передернулся: холодна теперь в нѐм водица, ох холодна, чистенькая! Ну, да это ничего, это всѐ пустяки, привыкнуть надо…» (рассказ «По краю»). И это «привыкнуть» превращается в образ жизни, нетребовательный, смиренный, терпеливый. Тут со стороны героя нет даже поползновения освободиться от какой-то слепой, неизвестно откуда являющейся необходимости, посылающей ему и матери и беду, и счастье. Тут все пассивно, хоть и нет вроде собственно равнодушия. Это ничто иное, как природная органика жизни, и он — неотъемлемая еѐ часть. Герасинские герои уверены, что родная земля, еѐ реки и поля обязательно будут их помнить уже за одно то, что они живут и жили на ней. «Вот и вода. А ведь она запомнит нас. Увидит и запомнит. Убежит далеко-далеко, а про нас будет знать. В землю уйдѐт и там будет помнить. Земля — она памятью полна. Она вся из памяти состоит. Так-то вот оно. Живи и знай: всѐ, что ты делаешь, что творишь, — всѐ это в памяти земли хранится» («Гонимы вешними лучами»). Мало ли какие преграды случаются в жизни! Но чтобы так?! Стоять на веточке еѐ дерева и не иметь, порой, за что зацепиться, чтобы тебя крутило и вертело на все четыре стороны?! Кто сказал, что жить легко?! Попробуйте: начинать каждый свой день мыслью о насущном хлебе и этою же мыслью день заканчивать, — по-моему, тут нужно или великое мужество, или же полное и трудно постигаемое равнодушие. Конечно, безразличия нет, ибо задача была, есть и будет одна — выжить. Значит, это свидетельство мужества, которое даѐт героям и силу, и присутствие духа, так необходимые, чтобы удержаться на краю вечно зияющей бездны. «Вам, наверное, кажется, что мы тут дико живѐм? Куда как хорошо. Вот хозяйка ваша не даст мне соврать. Мало нас, правда… Но — живѐм. А куда деться? Надо жить!..» (рассказ «Чѐрный омут»). И тут писатель даѐт себе волю, раскрывая черты характера русского земледельца, которые лихо уживаются в нѐм наряду с его материальными лишениями и борьбой за выживание. Виктор Герасин как истинно русский человек выступает толкователем народного духа, который не однозначен, порой бунтующий, шальной… В рассказах изображѐн и разгул, и жажда необузданности, а иногда и безобразного поведения (повесть «Шалица»). Тамара неравнодушно принимает постигшее еѐ горе, она страдает и тяготится им, но это страдание выражается у нее не всегда деятельно, а предъявляется зачастую толпе как безысходная данность. В другом герое, Виталии, жизнь бьѐт обильным ключом, появляется настоятельная потребность каким бы то ни было образом истратить еѐ, и так как разумно-деятельного поприща для неѐ не представляется, то идѐт безрассудная безрасчѐтная трата сил, которая выглядит не всегда естественной и целесообразной… Совершая побег с любимой Зоей, он почти уверен в неминуемом поражении, но, как тот мастерски одушевлѐнный автором ледоход, стремительно бросается навстречу неизвестности и разгорающейся страсти познать свободу, пусть кратковременное, но вольное счастье... «Хорошо придумано природой, очень даже умно придумано — краткость цветения.


Это, наверное, и есть сама жизнь. В краткости вся еѐ прелесть, вся любовь ей за то, что она краткая» (повесть «Убит в побеге»). Надежда на что-то случайное, внешнее, неразумное «авось» составляет одну из характерных черт народа. Автор выразил еѐ как истинный художник, в ясных и отчѐтливых образах, не примешивая никаких рассуждений от своего лица, не пускаясь в изыскания причин такого странного положения вещей. Виктор Герасин определяет русский характер нравственно-норовистым (миниатюра «Русский характер»). Шалица, Виталий, многие другие герои рассказов — именно нравственно-норовистые. Это является своеобразной основой авторского сочинительства, на этом понятии держатся многие и многие образы. Народный характер несколько бунтарский, он слагается не только из смирения перед судьбой, в нѐм присутствует постоянное смятение, попытка ответить на вопрос: «Как и зачем живу? Зачем трачу столько сил на выживание, если миром правит несправедливость?» Надо сказать, что такие сомнения посещают герасинских героев постоянно. «...А, может, лучше… Может, лучше», — Ромка никак не мог произнести страшное слово — замерзнуть. Но оно уже жило в нѐм, оно влекло к поступку, оно манило его. Случившееся с ними сегодня казалось Роме чем-то злым, чѐрным, которое теперь не отпустит их, будет преследовать их, пока они живы. А если так, то зачем жить? Зачем? «Правда, правда… — обрывочно, торопливо, горячечно думал Рома. — Пусть всѐ кончится. И всѐ! Всем будет легко. Мы не такие, как все другие. Значит, никому не нужны. Мама уже не сможет стать другой. Нам не надо жить. Нам не надо мешать жить другим. Пусть они живут…» (рассказ «По краю»). И ты уже видишь, как накренилась, свисла до предела ветка дерева жизни, на которой стоят Ромка с матерью. Такое ощущение, что ещѐ миг, и она отколется от ствола, и вместе с ними окажется на дне той бездны, откуда не возвращаются. «Вот и всѐ, — сказал себе Рома. — Нет уже нас нигде и никогда теперь не будет. Всѐ, теперь к нам не будут приходить пьяные мужики. Не будут смеяться над нами на вокзале и в вагоне. Не будут дразнить мать в школе, а потом ругать ни за что. Всѐ, теперь ничего не будет». Но что-то подсознательно влекомое и неизбывное не даѐт им совершить последний роковой шаг. Они выживают, удерживаются на дереве жизни. Но как?! Не теряя равновесия, с человеческим достоинством. И ты понимаешь, что в этом и есть высший смысл назначения человека на земле. Это нам, городским жителям, в реальности вся деревенская жизнь представляется чемто далѐким, непонятным и чуждым... Хотя, она нам кажется привлекательной, когда мы вспоминаем о ней в связи с необходимостью отдохнуть на природе. Ведь вот какой парадокс: чем больше мы отдаляемся от природы, тем сильнее обнаруживаем в себе какой-то неприкосновенный запас искренней привязанности к ней. Видимо, потому и читаем эту шукшинскую, герасинскую «деревенскую» литературу и хотим, чтобы всѐ в ней было жизненно, правдиво, чтобы жизнь вставала перед нашими глазами со всеми еѐ заботами, с еѐ скромными надеждами, со всеми еѐ скудными радостями. Тамбовскому писателю это удается, он прославляет труд, его рассказы дышат, хотя порой и грустной, но симпатией к трудящемуся, неиссякаемой любовью к родному краю, его красотам, рекам и лесам. При этом у него на первом плане — всегда человек, а природа только служит ему, она его радует, успокаивает, но не поглощает и не порабощает его: «Омут лежал в густом окружении тальников. Между краем воды и краем тальников, как нейтральная полоса, по всей окружности тянулась метровая бровка белого, почти не тронутого следами песка. Оглядываясь вокруг, привыкая к новому месту, к тишине, мне так и хотелось вслух воскликнуть: боже ты мой, благодать-то какая! Жить-то как хорошо! Хороший сентябрь в нашей средней полосе, та же нейтральная полоса года — между весной и летом, с одной стороны, и осенью и зимой — с другой. В нѐм есть всѐ от четырех времѐн года: тепло и прохлада, увядание и цветение» (рассказ «Черный омут»).


Ведь правда, речь идѐт о природе? Но главное действующее лицо при этом — человек! Здесь нет статики, есть обращение к чувствам человека, находящемся в окружении этой непередаваемой первозданной красоты. И даже такое естественное природное явление, как цветение, Виктор Герасин насыщает идейным смыслом выживания, его иносказательность глубока, она органична с человеческими тревогами и жизнелюбием. «Даже цветение. — пишет он. — Это я увидел на полянке в тальниках. Какой-то неведомый мне кустик, такая метѐлочка в четверть метра высотой, стоял под тальником и повесеннему цвѐл бело-розовым мелким, но обильным цветом. Вот-вот холода подступят, обжигающие утренники подрежут последнее тепло, повалят на землю с деревьев листья, а он — цветѐт. Цветѐт, невзирая ни на что! Что с ним? Поверил в осеннее тепло? Шутка природы? Нет, быть того не может, чтобы природа так шутила. Зацвести. Когда всѐ вокруг увядает… Что это? Вызов? Непокорность?» (Рассказ «Чѐрный омут»). Так и человек, случается, расправляет свои плечи даже тогда, когда, кажется, жить-то и вовсе становится невмоготу. Природа в описании Герасина — такое же действующее лицо повествований, как и люди. Она живет в них, в их движении, в портретах, поступках. Именно она демонстрирует человеку, как вопреки всему, выживать, тянуться к солнцу, являть лепоту. «Пока поднимались на холм, порядком запыхались. Он оказался крутым и высоким. Остановились на опушке дубового леска. От высоты, на которую они забрались, захватывало дух. Внизу лежало притуманенное синей дымкой озеро с чистым желтовато-белым песком по всему круглому берегу. Одна половина озера лежала в мелколесье, где они недавно спасались от погони, другая — на открытом месте, зелѐной луговине, по которой петляла речушка, казавшаяся с холма неподвижной, замѐрзшей. Речушка эта впадала в озеро. Правее от озера раскинулся лес, ему не было конца, он уходил в синюю дымку, сливался вдали с небом. По левую же сторону была распахнутая даль над ровными полями, покрытыми светлой зеленью хлебов. Казалось, если пойти по этим полям, как и по верху леса, то обязательно дойдешь до неба и не заметишь, как поднимаешься на него и уже дальше пойдешь по небу» (повесть «Васильки», часть 4). Многие герасинские рассказы поражают нас откровенной понятной житейской истиной. Автор умеет группировать факты, схватывать общий смысл жизни, умеет заводить речь издалека и вдаваться в психологическое, философское развитие жизненных хитросплетений. И всѐ это в угоду одному: показать, как выживает русский мужик. Писатель подчеркивает, что коренным условием нелѐгкой крестьянской повседневности есть вечный, никогда не прекращающийся труд — с утра и до ночи. Вместе с тем, автор не вызывает у читателя ни чувства бесплодной и всегда оскорбительной жалостливости к своим героям, ни тем не менее идиллических умилений. Как всякая другая жизнь, как и всѐ на свете, она представляет для него лишь материал для мировоззренческого анализа, для сравнений и сопоставлений образов и явлений. Автор не называет прямо причин нищеты, неустроенности быта людей, но мы их чувствуем, понимаем, читаем между строк. «Избѐнку-то свою в Двориках успела продать, — рассказывает сестра Сенечкина. — Ну ладно, терплю ещѐ. А тут случилась беда, все трубы на свинарниках разморозились, зима-то лютая была. Полы цементные, холод гибельный, сквозняки гуляют. Работаешь когда, распаришься, поотдохнуть остановишься — сквозняком обдаѐт. И захватила себе болезнь. Сковало всю, прострелило. Ну как есть по всем косточкам ударило. Меня в больницу. Вылежала там два месяца, поотпустило вроде бы, домой выписали. Врач говорит, чтобы печку жарко топила да лежала на горячих кирпичах. А где они ныне печки-то?» («Изба с краю»). Мы видим, что жизнь не баловала большинство героев рассказов и повестей писателя.


Они, стоя на ветвях еѐ дерева, постоянно качались, рискуя упасть, мыкались в нужде и самосохранении. Собираясь в город гибели своего сына, одна из героинь рассуждает: «...«Одно дело — решиться, другое — деньжат собрать». И с осени Алѐна стала экономить и откладывать каждую копейку. Добывала жести сколько возможно, делала тазы, вѐдра, трубы, вывозила на базар, продавала. Она не скрывала, что дала слово пойти к своим туда, в Сталинград. Зимой, когда не было жести, ходила в дальний лес, драла с молодых липок лыко, приносила деду Григорию. Из лыка он плѐл лапти. Алѐна выносила их штук по сто на базар, продавала. Не велики деньги, а всѐ в копилку ложатся» (рассказ «Алена большая»). Может, для кого-то покажется сегодня странным, что герасинские герои считают копейки, ищут средства для пропитания в том же лесу, в то время, как нынешние «крутые», «новые русские», олигархи имеют их уже миллионы. И, как ни странно, те люди тогда были счастливы своим внутренним ощущением мира, своей сущностью человеческой богобоязненности. Чего не скажешь о многих наших современных соплеменниках. Некоторые подробности жизни кажутся нам до того в порядке вещей, что мы не видим в них ничего необычного, а между тем — именно с ними связано море слѐз, огорчений и трагедий простых людей. «А вечером, уже лежа в постели, Сенечкин, не замечая этого, плакал, роняя слѐзы в темноту. Он зол был на Васю Тошного, который выкарабкался из такой беспросветной сиротской нищеты, какую сделала над ним война, а, выкарабкавшись, сам, своей волей погубил свою жизнь, жизнь Ленки и губит ещѐ три жизни. Как это, почему это могло с ним случиться такое? Он зол был и на себя, даже больше, чем на Васю Тошного….» («Изба с краю»). Наблюдаем, что народный характер тем не менее слагается не из одной только стихии… В нѐм присутствует и осознание веры в добро, в гуманные побуждения. И тут становится понятным, что человек, который равнодушными глазами в состоянии смотреть на ложь и зло, в строгом смысле не может быть назван человеком. Располагая своих героев на дереве жизни, писатель, невзирая на свою неизбывную любовь к женщине, особенно к женщине-матери, отводит ей верхние ветви, — самые тонкие, чувствительные к внешнему воздействию, не совсем упругие, непрочные и уязвимые. Таков психологический парадокс его отношения к ней. Героиня-мать понимает, что не только самой ей нужно удержаться, но и, взвалив на свои плечи послевоенное сиротство, безотцовщину, беспробудное пьянство мужика, не позволить упасть в бездну никому из них. Мать и дети — это особая ветвь жизненного дерева. Как и заложенный у подножия дерева в его корнях вечный зов природы — возрождаться и любить. Любить до смерти, рождающей новую жизнь. Ибо, как написала в своем отзыве на рассказ «Чѐрный омут» известная писательница и поэтесса, публицист и переводчик Марина Кудимова, это «русская песнь песней: «ибо сильна яко смерть любовь». А любовь к любому приращению — в чувствах ли, или знаниях, в вере или покаянии, — это благо. Во имя этого блага авторам стоит творить, а нам, читателям, благодарить Бога за возможность в художественном слове видеть себя и свою жизнь. «Я живу, как в открытом окне. Проверяется имя моѐ и пароль На сиреневом влажном огне. На такой глубине совершается боль, Что наружу выходят лишь камень да соль, Лишь безмолвие рвѐтся вовне, Создавая отскок, рикошет, карамболь… (Марина Кудимова)


Это жизнь со всеми еѐ причудами и выкрутасами. И только художнику, писателю и поэту они понятны в минуты божественного озарения. Творчество Виктора Герасина тому подтверждение. Понимая глубину жизненных воззрений автора, я вижу его любимую волчицу (рассказ «Суть зверя») у самых корней дерева жизни как символ истоков всего сущего, а на верхушке — образ женщины, воздающей благодарение Небесам за свою судьбу, пусть не показную, не богатую, но подарившую ей и миру счастье материнства, родства, душевной чистоты и любви. Это прямая, объективная, ни от кого не зависящая, всегда восходящая ось жизни, вертикаль, соединяющая землю и небо. Именно она помогает выжить герасинскому герою. И волей своего воображения я усматриваю в ней символ Божьего благословения таланта воистину народного писателя, которому по Достоевскому, по сердцу одно: любовь к России и еѐ народу.

ДАЙТЕ РОДИНУ МОЮ

П

— розовцы тебя не поймут, — сказал мне один серьѐзный литератор. — О Шукшине помнят процентов семьдесят пользователей, разве что 60—70-летние, а молодежи его имя мало что говорит. А мне подумалось, что всѐ же должны воспринять, потому что последователи и любители шукшинского литературного почерка живут и здравствуют, творят вместе с нами, в том числе и на нашем сайте Проза.ру. Прежде всего хочу сказать о своѐм нескрываемом пристрастии на Прозе… к творчеству Писателя и Поэта, пользователя нашего сайта Виктора Герасина. Именно в его самобытных героях — Пашках, Василиях, Сашках, Петьках, Валерках, Николаях я увидела людей русской глубинки, описанных в 60—70-е годы Василием Шукшиным — моим любимым писателем. О русской деревне говорено и написано много. Да, собственно, почему только русской? Везде деревенский уклад жизни роднится натуральностью, что ли, естественностью, самобытностью в основе своей. И жизнь там течѐт, словно речка, то бурно, то стихает, то с приливами, то без них. Меня постоянно влечѐт какая-то загадочная мудрость сельского мироустройства, а главное, еѐ люди, не хныкающие, не стонущие от жизненных невзгод. И представляется, что именно там, в глубинке, и находятся корни любви к Родине, вечные истоки непреходящего труда, любви, веры и надежды, что именно там, устав от суеты городских будней, можно вновь обрести себя, понять, зачем пришел в эту жизнь и на что в ней можешь рассчитывать. Таковыми всегда были в основе своей и шукшинские настроения, как самого автора, так и его героев. Материал для своих произведений писатель брал везде, — там, где живут люди. Это люди, которые ранее почти не попадали в сферу искусства. Вот и явился из глубин народных крупный талант, чтобы с любовью и уважением рассказать о своих земляках простую, строгую правду. А правда эта стала фактом искусства, вызвала любовь и уважение к самому автору, потому что герой не выдуман. А когда герой представляет собой реального человека, он не может быть только нравственным или только безнравственным. Он естественный. Если же герой выдуман в угоду кому-то, вот здесь полная безнравственность. В его героях, как и в персонажах Виктора Герасина, поражают непосредственность действия, непредсказуемость


поступка: то неожиданно подвиг совершит, то вдруг сбежит из лагеря… Всеобъемлющий образ земли — Родины — становится центром тяготения всего содержания творчества Шукшина: основных сюжетных коллизий и художественных концепций. Обогащение и обновление, даже усложнение исконных понятий о земле, о малой Родине в творчестве Шукшина вполне закономерно. Прекрасная и неповторимая алтайская земля родила Великого Писателя. С детских лет Шукшин видел еѐ красоту, еѐ простор, голубое небо, синие горы, степь, и, конечно же, Чуйский тракт. Именно по нему, простившись с отчим домом, он из Сросток уходил в Москву. Василий оставил дом, мать, родную деревню, чтобы получить столь необходимое ему образование. Дом и мать — это две больших любви, две неугасающие печали сына своей земли. Он оставил отцовский двор в пору, когда в нѐм росла, словно обливалась кровью постижения жизни, калина красная. «...Я живу с чувством, что когда-нибудь я вернусь на родину навсегда... И какая-то огромная мощь чудится мне там, на родине, какая-то животворная сила, которой надо коснуться, чтобы обрести утраченный напор в крови. Видно, та жизнеспособность, та стойкость духа, какую принесли туда наши предки, живѐт там с людьми и поныне, и не зря верится, что родной воздух, родная речь, песня, знакомая с детства, ласковое слово матери врачуют душу», — не уставал повторять Василий Шукшин. Образ Матери среди персонажей Виктора Герасина также один из наиболее любимых. Только у него, в отличие от Шукшина, он выписан на таком нерве эмоциональности сыновнего чувства, который, прославляя мать, вместе с тем бунтует против еѐ горемычной судьбы. «Мать свою я больше, чем любил. Не знаю, до сих пор не найду слова, каким можно было бы назвать моѐ чувство к ней. Любил, наверное, до истязания. Я не прощал ей еѐ безропотности, еѐ безголосья. Она была — тягло. Она тянула всѐ, что ей послал Бог, чего требовали от неѐ люди. Рвала жилы, сохла и тянула. Теперь я понимаю, как было страшно для неѐ то, чего я требовал, то есть, чтобы она была сильной и гордой. Сильным и гордым человек родится, от природы идѐт, а если нет этого, то не приобретѐшь, не оттренируешь себя» («Мать моя»). Оба писателя, и это чувствуется, влюблены в своих героев, не выдуманных, написанных с натуры, с тех, в кругу которых они росли, работали и мужали. Вначале в образе их главных героев нас привлекала непосредственность чувств, порой их наивность, неприятие показушности в человеческих отношениях, наличие жизненных сил, способность в любых условиях противостоять лишениям. А позже более выпукло стало звучать отношение авторов к «озорникам», усиливалась полемика с умело приспособившимися к жизни временщиками, демагогами и бюрократами (сборник «Там, вдали», 1968, фильм «Печки-лавочки», 1973, у Шукшина; повести «Васильки» и «Убит в побеге», рассказ «Мать моя» у Герасина). Интерес Шукшина к истинно народным характерам по-разному отразился в романе «Любавины» (1965; фильм «Конец Любавиных», 1972), в киноромане о Степане Разине «Я пришел дать вам волю» (1971), в циклах рассказов (сборник «Характеры», 1973; фильмы «Ваш сын и брат», 1966, «Странные люди», 1971). Так или иначе речь идѐт о сюжетном материале, как кинематографическом, так и литературном. Сюжет в прозе возникает как последовательность повествовательных сцен, соотнесение планов содержания и выражения. Сходство с повседневной речью состоит в том, что в прозе эти планы вновь обретают известную самостоятельность. Благодаря этому сюжетное движение обширного прозаического текста в глазах неискушѐнного читателя заключается в смене эпизодов, сопоставляемых именно с точки зрения плана содержания. «Сама потребность взяться за перо лежит, думаю, в душе растревоженной. Трудно найти другую такую побудительную причину, которая заставит человека, что-то знающего, поделиться


своим знанием с другими людьми», — писал Шукшин. И делясь с читателем и зрителем собственным взгля-дом на жизнь, писатель выстраивал сюжетные планы и линии так, что в тексте или на экране всѐ начинало жить своей необычной жизнью, своими выразительными средствами, своей архитектоникой построения и мелодией звучания. «Сюжетные ситуации рассказов Шукшина остроперепетийны. В ходе их развития комедийные положения могут драматизироваться, а в драматических обнаруживается нечто комическое», — отмечают исследователи творчества писателя. Весьма ответственное и серьѐзное отношение к сюжету мы наблюдаем и у Виктора Герасина. В свое время С. П. Залыгин сказал о нѐм: «Как я завидую этому молодому человеку, он — мастер сюжета...» А вот что говорит по этому поводу сам В. Герасин: «Сегодня зачастую писатели пренебрегают сюжетом, и они обкрадывают себя. Сюжетная проза — она как сама жизнь с движущимися, идущими, едущими, любящими, скандалящими, молчащими людьми. Сюжетные произведения более динамичны, кинематографичны. В сюжетной прозе образ героя рисуется редко авторским текстом, образ этот запечатлевается в сознании читателя поведением героя, его поступками, его бытовыми деталями, его монологами или диалогами, наконец, языком. Всѐ же основным фактором художественности является язык героев». Писателей всегда интересовал внутренний мир человека. Василий Шукшин возмущался бездуховностью мещанства, что достигло большой силы художественного воплощения в киноповести «Калина красная» (1973) и одноимѐнном фильме, поставленном Шукшиным по собственному сценарию и с его участием в качестве главного героя. Есть в этом фильме эпизод, как никакой другой, воплотивший в себя личностную человеческую самость и силу творческого дара писателя. «И вот она, воля!» Вышел Егор Прокудин из тюрьмы. Идѐт по мосткам крупным решительным шагом, в сапогах. Камера внимательно следит за его походкой. И ты видишь, что идѐт «крутой» русский мужик, — гордый и непредсказуемый, от такого не знаешь, чего ждать. «Или ли грудь в крестах, или голова в кустах», как говорится в известной пословице. В этом образе — весь Шукшин, как сценарист и как художник. Как и Герасин — в парне, горделиво уводившим свою возлюбленную от злых языков толпы в рассказе «Я увидел себя». «По поляне к лесу уходили двое. Казалось, они были одни на всей этой огромной поляне. Он — в кепке набок, в белой рубашке, в накинутой на плечи кожаной куртке, в чѐрных брюках, заправленных в хромовые блестящие сапоги, высокий, но явно ловкий, подбористый». Но Герасин в этом рассказе пошѐл несколько дальше Шукшина. Это и неудивительно, если взять во внимание такие его слова: «На начальной стадии на меня основательно повлияло творчество как Шукшина, так и Юрия Казакова. Но я скоро, после пятка рассказов, когда мне стали говорить о шукшинских нотках, одернул себя и сказал себе: как бы не зашукшиниться. Ибо, слепое подражание — это путь в никуда. Не отвергая творчество Шукшина, я стал разрабатывать композиции рассказов довольно объѐмнее, чем делал это Шукшин. Любовь к Достоевскому и одновременно к Шукшину породили во мне ощущение, что есть поле Достоевского и есть поле Шукшина. А между ними есть нетронутое пространство, которое я и буду возделывать как своѐ поле. Отсюда и это заявление в одном из интервью — я нашел свое поле между полями Достоевского и Шукшина. Я расширил рамки рассказа и стал уходить от Шукшина в сторону Достоевского. Вот тогда-то и появились рассказы «Алѐна большая», «Суматоха», более позже — «По краю» и ряд других рассказов. И уже гораздо позже — «Суть зверя», «Чѐрный омут» и прочие из этого цикла. И только тогда я заговорил своим голосом, мало на кого похожим. И особенно это плодотворно сказывалось на повестях, начиная с повести «Не помни зла» и «Моя вина» и, приходя к тем, которые сегодня стоят на моей авторской странице на сайте». Видимо, поэтому Виктор Герасин в своѐм творчестве касается глубокой загадки России: как человек, совершивший грех, может быть одновременно святым, а святой — великим


грешником? Что позволительно толпе, и что возбраняется отдельному человеку? Кто вправе судить другого, и судьи-то кто? Вполне в духе Достоевского. (Известно, что роман «Житие великого грешника» был задуман Ф. М. Достоевским — из него впоследствии получились «Братья Карамазовы»). Борьба добра и зла в романах классика озвучивается множеством голосов, у Шукшина — как правило, одним, а у Герасина мы опять слышим многоголосие. Нам памятны также фильмы Шукшина: «Два Фѐдора», «Прошу слова», «Они сражались за Родину» и др. Режиссѐрскую, как и литературную, манеру Шукшина отличают выразительная реалистическая фактурность, бытовая будничная детализация, психологическая глубина в сочетании с поэтическим восприятием родной природы, Родины и людей, живущих в единстве с ней. Этому же следует в своем творчестве и Виктор Герасин с одним лишь уточнением: органика художественности и реалистичности у него довольно своеобразная, она ѐмкая и художественно образная (см. С. Демченко «Философия выживания в творчестве Виктора Герасина»). Это, по-моему, главное, что роднит и вместе с тем отличает творчество этих двух, безусловно, значимых фигур в русской литературе. Меня подкупает их стремление увидеть мир в многообразии национальных и социально-психологических типов, внимание как к культурной, так и нравственной дифференциации современного общества, отражающей сложность происходящих жизненных процессов. Проза Шукшина была зрима, наполнена живой простонародной речью, пронизана особым светом. Мир под его пером предстает во всем многоцветье красок и страстей. На страницы его книг было выведено немало молодых героев, ищущих и любознательных, открывающих для себя жизнь. Не случайно типажи шукшинских героев просились на киноэкраны, они, как бы, были выписаны для них. Так, в основу сценария «Живѐт такой парень» взяты два рассказа из «Сельских жителей» — «Классный водитель» и «Гринька Малюгин». И герасинских героев не миновала экранная судьба. Так, на Свердловской киностудии в 1990 году в СССР по рассказу «Соперники» (это было рабочее название, в изданиях рассказ называется «Своя игра») был снят фильм «Холм» (режиссѐр Анатолий Балуев, сценарист Геннадий Бокарев, оператор: Николай Гайл, художник: Валерий Кукенков, актеры Александра Ровенских, Андрей Смоляков, Вадим Ледогоров и другие). В 1994 г. в издательстве «Голос» была напечатана повесть «Убит в побеге». Какое-то время спустя по еѐ мотивам был снят фильм «Побег». И хотя ранняя шукшинская проза скупа по письму, лишена витиеватости и красивостей, а у Герасина — более нравственно насыщена, сценарии фильмов всѐ же, соответствуя содержанию рассказов, были сотканы по большей части из ярких и достоверных житейских историй. В рассказе Шукшина «Воскресная тоска» один из персонажей дельно говорит: «Надо писать умнее, тогда и читать будут. А то у вас положительные герои такие уж хорошие, что спиться можно». «Примерных» героев Шукшин избегал. Но по воле читательских и зрительских симпатий они становились такими. Сам Шукшин признавался: «Мне интереснее всего исследовать характер человека, не посаженного на науку поведения. Такой человек импульсивен, поддается порывам, а следовательно, крайне естественен. Но у него всегда разумная душа». Герои писателя действительно импульсивны и крайне естественны. И поступают так они в силу внутренних нравственных понятий, может ими самими ещѐ неосознанных. У них обостренная реакция на унижение человека человеком. Эта реакция приобретает самые различные формы. Ведѐт иногда к самым неожиданным результатам. Обожгла боль от измены жены Серѐгу Безменова, и он отрубил себе два пальца («Беспалый»). Оскорбил очкарика в магазине хам-продавец, и он впервые в жизни напился и попал в вытрезвитель («А поутру они проснулись…») и т. д. и т. п. В таких ситуациях герои Шукшина могут даже покончить с собой («Сураз», «Жена мужа в Париж провожала»). Нет,


не выдерживают они оскорблений, унижений, обиды. Обидели Сашку Ермолаева («Обида»), «несгибаемая» тѐтя-продавец нахамила. Ну и что? Бывает. Но герой Шукшина не будет терпеть, а будет доказывать, объяснять, прорываться сквозь стенку равнодушия. И… схватится за молоток. Или уйдѐт из больницы, как это сделал Ванька Тепляшин, как это сделал Шукшин («Кляуза»). Очень естественная реакция человека совестливого и доброго… На первый взгляд может показаться, что всѐ то же мы прослеживаем и в судьбе герасинских героев. Все они какие-то лихие, задиристые, неуѐмные, не терпящие унижения. Вспомните хотя бы Петьку-Кутыря («Свадьба ѐ-мое») или Виталия («Убит в побеге»), или детей из детдома Кольку, Серѐгу, Сашку в повести «Васильки»… Но в их характерах заложено немало русского здорового гонора, норовистости, переплетающихся именно с человечностью, моральностью, душелюбием, поиска себя в себе самом. «Николай, разморѐнный теплом большого костра, успокоенно как-то, как бывает, когда выполнишь большое и трудное дело, думал: «Я вовсе и не тебя спасаю... Не-е-ет, себя самого» («Костер на снегу»). И всѐ же палитра персонажей у обоих писателей схожая: все они из простонародья — невыдуманные кузнецы, шофѐры, неспешные деревенские старики, шорники, заботливые, хлопотливые матери, ребятня, старушки, любящие и страдающие женщины. Диалоги у обоих авторов по обыкновению наполнены юмором, самоиронией, бесхитростными издѐвками, что уравнивает персонажей со всеми смертными, исключая в их описании малейшую патетику. Таков, например, у Шукшина экранный Пашка Колокольников. Павел Егорович, беспартийный, шофѐр-механик второго класса, водит машину ГАЗ-51 по Чуйскому тракту. Холост. И очень даже роднятся с ним по своему непосредственному взгляду на жизнь герасинские образы водителей Николая или Петималенького… «Перед самой уборкой Петя-маленький получил новую машину — «КамАЗ». Душа обмерла у Пети, сам себе казался подросшим враз на целую голову. Любил он машины. А тут тем более — новая! Да какая новая-то! Мысль! Мечта быстроходная! Почти на всех отечественных машинах довелось поработать ему. Начал с полуторки, вернувшейся с дорог Отечественной войны, — той, которой удивлялась вся Европа, глядя на еѐ выносливость и проходимость». Явно симпатизируя им, оба автора, не скрывая, подсмеиваются над ними же. Пашка, как и Петя-маленький, обаятельны в своей раскрепощѐнности, искренности, непосредственности. Они легко сходятся с людьми. О таких говорят «свои в доску». В общении с Пашкой и Петей открываются другие характеры директора совхоза, сельской библиотекарши, москвича-инженера, директора нефтебазы, автоинспектора. Только у Шукшина они или положительные, или отрицательные, а у Герасина, как правило, нравственно-норовистые, можно сказать, проблемные, сложные в своѐм самовыражении. C помощью художественного слова и камеры Шукшин помогал своим читателям и зрителям оценить красоту Родины. Он хотел еѐ видеть красивой и могущественной. «...Как я подолгу слушал этот шум, Когда во мгле горел закатный пламень! Лицом к реке садился я на камень И всѐ глядел, задумчив и угрюм, Как мимо башен, идолов, гробниц Катунь неслась широкою лавиной, И кто-то древней клинописью птиц Записывал напев еѐ былинный... Катунь, Катунь — свирепая река! Поѐт она таинственные мифы О том, как шли воинственные скифы,—


Они топтали эти берега!» — писал о Катуни поэт Николай Рубцов, а Шукшин выразил мощь реки яркими кинематографическими средствами. Герасин же «выкладывает» картину Родины любимыми уголками родной природы, как стѐганными лоскутами большого красочного панно. «За рекой взошла луна. В низинах, по лощинам выстлался туман. В одних местах он был гуще, в других почти прозрачен и подвижен. Казалось, туман стекает со всей луговины, и в низких местах образовываются туманные омуты. В болотистых зарослях крякали матѐрые утки, им крикливо, неуверенно вторили молодые. Перекликались коростели. Казалось, и здесь, и далеко-далеко окрест в этом мире существует только ночь с луной, лесом, лугом, речушкой, туманом, утками и коростелями. И ничего иного. И никого иного. Можно было подумать, что на земле настолько всѐ первозданно, что о человеке, о его рождении природа ещѐ и не подозревает даже, настолько это далеко и непредсказуемо». У Шукшина сидят у костерка на каменистом бережку дядя Кондрат и Пашка, поминают погибшего недалеко отсюда товарища-шофѐра. Журчит чистая водица, думается о хорошем, о рыбалке на заре, хочется людской теплоты. У Виктора Герасина, казалось бы, так же неприхотливо гутарят о житье-бытье Егор Хохлов и Кирюша в рассказе «Волки». «Почему так о человеке-то? Очень уж неспокойный он, всѐ ему надо, ничего-то ему не жаль. Какой-то... Как последний день на белом свете живѐт. Надо же, чего придумают: бороться за чистоту рек и озѐр, за чистоту атмосферы. Бороться. С кем? С собой! А самая трудная борьба для человека — это когда он с собой борется. Ограничить себя мы уже не сумеем, нам надо всѐ больше и больше. А если так, то ни о каком спасении природы речи быть не может. Давно известно: там, где появился человек, — там наступает погибель для всего прочего живого, для всей природы. Это ведь не только сейчас, это ведь с момента появления человека так повелось. А всѐ потому, что очень уж много нам ненужного надо. Напридумывали себе и тешимся. Во вред себе же тешимся. Я так думаю: чтобы оставить в покое природу, чтобы спасти еѐ от нынешнего нашего разорения, нам надо пожертвовать всеми благами, нам надо вернуться на тысячу лет в дикое состояние, в изначальное, когда ещѐ огня не имели. Сколько животному воды надо? Чтобы попить, ну, иной раз в жару выкупаться. И другого прочего ему столько же требуется. Вот тогда-то и наступит равновесие в природе. Не будет этого — не спасѐм и не спасѐмся. Оттянуть чѐрный день сумеем. Но надолго ли? Да на мизерную долю, если брать всѐ время существования земли». Здесь речь-то идѐт о более сложных, морально значимых проблемах охраны окружающей среды, жестокости людей, их неумении ценить ниспосланную благодать земной жизни. Опять мы наблюдаем глубокие в нравственном отношении откровения герасинского персонажа. В итоге можно сказать, что реалистическая проза жива, в ней много правды жизни, отойти от которой не могли ни выдающиеся классики, ни Василий Шукшин, ни Виктор Герасин. И нам просто повезло, что в их произведениях мы можем черпать истоки любви к Родине, к родной земле и еѐ народу — созидателю еѐ силы и богатств, того могущества, которое присуще России на протяжении многих веков. И как же проникновенно в связи с этим сегодня звучат есенинские строки: «Не надо рая, Дайте Родину мою!»


СЛУШАЮ РАССКАЗ «СУТЬ ЗВЕРЯ»

Ведь и правда: живѐм мы с вами в интересное время во всех отношениях. Взять хотя бы нас, пишущих людей, публикующих свои произведения на нашем сайте Проза.ру. С каждым годом совершенствуются и расширяются возможности для популяризации наших творений. Сегодня уже никого не удивишь существованием в интернете и некоммерческих электронных библиотек, и электронных книжных полок, и проведением электронных открытых чтений поэзии и прозы, и выпуском книг в электронном формате. Очень многие отдельные рассказы, повести и даже романы распространены и опубликованы именно таким способом. Поэтому, когда наш коллега, писатель Виктор Герасин предложил аудиозапись Тамбовского областного радио его рассказа «Суть зверя», я с интересом загрузила еѐ в свой компьютер. Знаю, что это сделали, по крайней мере, два десятка авторов. Думаю, что никто не разочаровался. Потому что чтение с монитора текста и прослушивание произведения — это, как говорится в Одессе две большие разницы. На областном Тамбовском радио вот уже несколько месяцев идѐт цикл радиопередач по рассказам писателя. И если предложенная запись будет пользоваться на сайте соответствующим спросом, мы будем иметь возможность приобщить к своим библиотекам и аудиозаписи других рассказов и этого автора, и, возможно, тех, кто пойдет вслед за Виктором Ивановичем по этому пути. Напоминаю, что аудиозапись — «это художественное произведение, обычно начитанное человеком или их группой и записанное на любой звуковой носитель. Аудиокниги можно слушать практически на любом устройстве — будь-то MP3-плеер, ноутбук или любое другое устройство поддерживающее формат записи аудиокниги». Говорю сейчас спасибо большое за эту работу. Понимаю, что это благодарность не только Виктору Ивановичу, но и тем, кто над ней трудился. Всем сотрудникам Тамбовского областного радио — благодарность от слушателя. Теперь несколько слов о собственном впечатлении. Я три раза прослушала рассказ. И... влюбилась в голос Константина Денисова, радиожурналиста, читающего этот текст. Его голос — чувственный, тембр — сердечный, грудной, окраска — бархатная, манящая. Дикция совершенная! Как он выговаривает окончания слов!!! Какой исконно русский говор!!! Ведь не секрет, что самый лучший текст может быть испорчен неправильной декламацией, смещением голосовых акцентов, непрофессиональной дикцией, короче, плохой постановкой голоса. Поэтический текст донести до слушателя всегда артисту проще, чем прозу. Константина Денисова это не испугало. Скорее, наоборот. По-моему, он как диктор и как артист освоил выразительные эстетические и технические возможности радиоискусства в совершенстве!!! Благодаря такой работе, и только такой!, и возможно восстановление доверия к радиовещанию. А ведь не секрет, что оно во многом утрачено. Вместе с тем хочется выразить восхищение и авторским литературным текстом рассказа! Константину было где приложить свой дикторский талант, ибо художественный материал великолепен! Вот эти «лизнула в нос», он — еѐ, она — его, — «на том и примирились». преломляются на текст и голос, его провозгласивший,один другого усиливший и украсивший. Произошло эстетическое «примирение» этих явлений, в результате чего слушатель окунулся в гармонию слова и его звучания, т. е. в настоящее радиоискусство. Какая страсть, экспрессия заложена в сцене, когда волк грызѐт свою лапу, желая освободиться от капкана, и как здорово, с не меньшей доказательностью, интонационной выразительностью прочитал еѐ Константин Денисов! Верные смысловые ударения, тональность дикторского голоса то привлекали внимание слушателя к художественным неповторимым сценкам, то уводили его в задумчивость, или давали возможность эмоционально встрепенуться от услышанного.


Немаловажным есть и то, что эта эфирная программа, по-моему, несѐт неповторимый отпечаток личности диктора, его собственного отношения к содержанию рассказа. Он проникся им и порой казалось, что слился с ним в единое целое. Можно сказать, что эта радиозапись — не безличностная журналистская работа, а персонифицированная именами автора текста, писателя Виктора Герасина и радиожурналиста Константина Денисова, в значительной степени определивших высокий не формальный гуманный облик передачи. Эмоциональная песенная концовка в исполнении Владимира Высоцкого очень удачна и органична с содержанием и по смыслу, и по эстетической окраске, и по музыкальному звучанию. Не в обиду всем читателям сайта Проза.ру, приславшим свои отзывы на мою статью, хочу разместить отклик Константина Денисова здесь. Это письмо пришло по электронной почте. «Дорогая Светлана! Спасибо за оценку работы. Признаюсь сразу, читать перед микрофоном произведения Виктора Герасина исполнителю сложно. Например, маленький десятиминутный рассказ «Газета» смог прочесть только с пятого раза. Я ведь не профессиональный актер, а журналист. Но начинал свою работу на радио в далеком 1971 году именно как диктор. Это умный артист — хороший дирижѐр своих чувств и эмоций на сцене или у микрофона. И трудно не только потому, что надо было суметь в рассказе «Газета» передать провинциальный говор русской женщины, интонации еѐ настроения в разных жизненных ситуациях, речь мальчика, ставшего мужчиной. Это всѐ, как говорится, техника. Каждый раз, почти доходя до финала рассказа, когда оставалось прочесть лишь пару абзацев, меня, как цунами, захлестывала волна эмоций, и ком в горле заставлял надолго замолкать в студии. Гениальность Виктора Герасина в том, что он, бесхитростно повествуя о бедах и радостях русского народа, поднимает читателя до общечеловеческих ценностей. Не знаю, переведены ли его произведения на другие языки, но они, безусловно, этого достойны. Как возникла идея прочесть для радио рассказ «Суть зверя»? Однажды в редакцию пришла художник, поэт и журналист Лариса Астахова. Мы о чем-то говорили, и вот, уходя, она оставляет у меня на рабочем столе несколько страничек ксерокопии рассказа «Суть зверя», убеждая в том, что это обязательно надо прочесть. Рассказ о волчице не мог не заинтересовать по той простой причине, что большая часть моей жизни прошла в Азии. Я родился в Шанхае, а с трѐх до сорока лет жил в Казахстане. У казахов, как и у других тюркских народов, существует множество прекрасных легенд о волках. Но Виктор Иванович Герасин создал образ «русской волчицы» с еѐ чаяниями, укладом жизни, этическими нормами. Ничего подобного я не читал. Вы бы слышали отзывы слушателей, когда рассказ «Суть зверя» вышел в эфир! У нас работает круглосуточный автоответчик, где можно задать вопрос или высказать своѐ мнение. Герасиным восхищались, сравнивали с Диккенсом, чувствовалось, что многих просто душили слезы. Хотя суть-то вся в том, что этот писатель, как истинно талантливый человек, в своѐм творчестве неповторим. Потом уже звучали рассказы «Газета» и «Алѐна Большая». Сейчас идѐт работа над отрывком из повести «Местное время». Если, как говорится, Бог не посмеѐтся над нашими планами, в этом году сделаем аудиокнигу. Теперь о радиовещании. Оно, поверьте, востребовано. Не только, так называемые, мюзикбоксы, но и «разговорное» радио. Ведь люди перестали из-за цены и «желтизны» покупать даже газеты. Обратите внимание, как падают тиражи местных периодических изданий, а «толстые» журналы читают, кажется, только те, кого в них публикуют. Людям нужны и развлекательные, и информационные радиопередачи. В Интернете Вы без особого труда найдѐте сайт радиостанции «Звезда». По ночам там звучат исторические, литературные, философские произведения, русская и мировая классика. В прошлом году попал на мастер-класс генерального продюсера этой станции Егора Серова. У него самого классный голос. Послушайте, там, на подкастах, можно много чего


найти. А что касается проводного радио, то, увы, беда не в том, что оно не нужно народу. Люди-то как раз слушают проводное радио. Но техническое содержание сетей поручили «Телекому» — это коммерческая организация, и они с одного мобильного телефона получают прибыль в сотни раз больше, чем приходится тратить средств на содержание проводной сети радиовещания. Абонплату за радиоточку не увеличишь — слушатели-то в основном люди старшего возраста. Плата и сейчас в Тамбове выше, чем в Москве. Так что исчезнет проводное радио — исчезнем и мы из регионального эфира. Во многих регионах России это уже произошло — или сократили до мизера объѐмы вещания, или ликвидировали вовсе. Приоритеты сегодня отдаются телевидению. Ведь оно приносит львиную долю рекламных доходов. Без внимания государства и власти нормальному радиовещанию, несущему конструктивную информацию, наконец, культуру, а не только банальную «попсу», не выжить. Правда, в Москве появился проект создания так называемых «Социальных точек», где будет радио, цифровое ТВ, низкоскоростной Интернет и ещѐ какие-то услуги за символическую плату. Но когда это дойдет до провинции, трудно сказать. В наше время всѐ так быстро меняется. И ещѐ одна тема, которую хотел с Вами обсудить — аудиокниги. Их качество на книжных полках, к сожалению, оставляет желать лучшего. Имею в виду исполнительское мастерство. Купил как-то диск с полным собранием стихов Сергея Есенина. Исполнитель именитый — с громкими титулами и т. д. Но у меня сложилось впечатление, что слушаю не произведение искусства, а аудиоурок для иностранных студентов, изучающих русский язык. Несколько раз «попадался» на такие же варианты, потому что торгуют аудиозаписями с литературными произведениями в книжных магазинах, где их перед покупкой не послушаешь. Оставляют желать лучшего и многие аудиозаписи в библиотеках для слепых и слабовидящих людей. А ведь когда-то были прекрасные виниловые пластинки с записями Яхонтова, Качалова, Царѐва, Ахматовой, Рецептера, Ланового, Раневской, Бабановой, Дорониной и др. Что-то могло в них нравиться — что-то нет, но это всегда была школа хорошего вкуса, мастерства работы у микрофона. Сейчас исполнители относятся к работе над аудиокнигой, как к телесериалу, где личности не просто размыты — их нет там. Это не проблема, а как кажется беда всей мировой культуры. Тем-то и радостно не только мне соприкосновение с творчеством Виктора Ивановича Герасина, что это незаурядная яркая личность. Ещѐ в 90-е годы читал публицистические произведения В. Герасина и знал его скорее как журналиста и общественного деятеля. Но его художественное творчество настолько самобытно и уникально, что вдохнуло и в меня новые силы в новом веке. Я в России живу уже почти два десятилетия и не перестаю восхищаться природой и весенними ароматами воздуха. Люблю туман и лесную тишину. Тамбовщина в этом отношении уникальное место — здесь есть и степь, и тайга. Места красивейшие. Но такие люди, как В. И. Герасин, — это свежий порыв ветра, нравственный кладезь народа, из которого хочется пить и пить живительную влагу для души и сердца. Хотя, как сказала одна радиослушательница, «каждое его произведение — на разрыв аорты». Наверное, она права. Ведь нам нужны душевные потрясения, чтобы смывать с себя грязь суеты, алчности и пот вечной погони за хлебом насущным. Еще раз спасибо Вам и всем, кто будет читать или слушать произведения Виктора Ивановича Герасина. Низкий поклон Вам! Ваш Константин Денисов»

И СЛУШАТЬ, И ЧИТАТЬ ОТЗЫВ НА МИНИАТЮРУ ВИКТОРА ГЕРАСИНА «ЧИТАТЬ ИЛИ СЛУШАТЬ?» http://www.proza.ru/2011/05/01/825


Замечу сразу: я далека от противопоставления чтения литературы еѐ прослушиванию. Есть свои «за» и «против» в том и другом. И тем не менее, после ознакомления с аудиозаписями двух повестей «Алѐна Большая» и «Местное время» и двух рассказов «Суть зверя» и «Газета» писателя Виктора Герасина в исполнении диктора Константина Денисова скажу, что эти записи оставили неизгладимый эмоциональный след в восприятии названных произведений. Известно, что радио — не только самое оперативное средство информации, для которого ритм дня выступает как один из факторов слушания радиопередач. Оно имеет синтетический характер. Радио и газета. Радио и театр. Радио и кино. Радио и телевидение. Радио и литература. В данном случае нас интересует последнее, аспект литературного радиовещания. Казалось бы, нет особой нужды в озвучивании прозаических художественных текстов, ведь сегодня достаточно книг и самой разнообразной печатной продукции. Но надо честно признать, что, например, читать произведение с листа или монитора — это одно впечатление, а прослушать его в исполнении профессионального диктора — совсем другое: получаешь иную душевную, эмоциональную окраску восприятия текста. Достаточно вспомнить многие озвученные Константином Денисовым сцены: Алѐна Большая у поезда, или когда лечили ребѐнка (повесть «Алѐна Большая»); эпизоды, как высматривали приход почтальона, или при чтении газеты по картинкам (рассказ «Газета»); многие сцены (когда читаются диктором стихи Виктора Герасина, или идет повествование о домовом и т. д.) в повести «Местное время». (О прослушивании рассказа «Суть зверя» см.: http://www.proza.ru/2011/04/02/590). При чтении текста ты остаѐшься один на один с его персонажами, а при прослушивании — явно включаешься в сложную систему сопереживания не только с его создателем, но и с тем, кто его озвучивает. Поэтому подготовка аудиорассказов, -повестей, -поэзии — очень нужное и полезное дело. На обоснование этого утверждения в последнее время направил свои усилия и сам Виктор Герасин. Это же здорово: в каждой квартире, кроме книжных библиотек, фонотек, иметь и своеобразную видео-аудиотеку. Прослушивание текстов в домашних непринужденных условиях не ограничено ни возможностью выбора времени, ни количеством слушателей, ни необходимостью знания технологических средств компьютера, к тому же оно не грозит нанесением вреда нездоровому зрению. Наверное, в прослушивании литературы нужно усматривать будущее нашего читательского статуса. Звуковая среда радиосообщения (любого жанра) — это, безусловно, специфический язык, свойственный этому акустическому каналу массовой коммуникации. Его нельзя отождествлять только с одной из его составляющих — радиоречью. Прослушивая названные произведения, мы убеждаемся, что радиоязык — это, скорее всего, носитель смысла и экспрессии. При этом звучащее слово, интонационно обогащенное произносящим его, безусловно, является главным выразительным средством. Автор знаменитого словаря правильного произношения С. И. Ожегов писал: «Общественная деятельность, пресса, литература, радио, звуковое кино стали достоянием широких масс. Надо, чтобы и речь была правильной и выразительной». Задача радио и тележурналистов, выходящих в эфир, — научиться констатировать и доносить до слушателей, зрителей факт, заключѐнный в том или ином речевом высказывании. Константин Денисов продемонстрировал умение правильно, целенаправленно, точно оперировать текстом произведений, воздействовать на своего постоянного партнѐра-слушателя. Как известно, любое предложение состоит из главных — знаменательных и вспомогательных — служебных слов. Диктор выделял опорные, основные слова с помощью правильных ударений, пауз до и после этих слов и обеспечил ту интонацию, то звуковое равновесие, которые дали возможность услышать не равнинную, монотонную, утомительную


для уха, невыразительную речь, а ѐмкий выпуклый рельеф речевого произведения. Слушая аудиозаписи рассказов В. Герасина, еще раз убеждаешься, что у звучащей речи своя, неповторимая, определѐнная логика, которая порой не совпадает с грамматическими правилами. Анализ той или иной мысли, заключѐнной в тексте, определение объектов подлежащего и сказуемого местами позволяло тексту звучать не так, как он написан, а так, как того требовала заключѐнная в нем речевая логическая мелодия. Радиожурналистам известно, что в звучащей речи слово или несколько слов, выражающих одно видение, одно представление, есть первичная неделимая единица, называемая речевым тактом. У Константина Денисова после каждого речевого такта закономерно шла пауза, что давало в ней возможность слушателю представить, вообразить себе объект повествования и его действие. (Фраза в «Алѐне большой»: «Поговорим, помолчим… еще поговорим… помолчим…» произносилась именно в этом ключе). Нельзя забывать, что каждый речевой такт организует звучание составляющих его слов с помощью ударения. «Ударение — указательный палец, отличающий самое главное слово во фразе»,— писал К. С. Станиславский. Вспоминается, как в «Алѐне большой» диктор выделил с помощью голосовых ударений герасинское «Как выжить, мы знаем. А как нам жить?» или произнесѐнные им слова по тексту об ушедших талантливых людях в «Местном времени» — «И помнить буду вечно!» А избранная диктором интонация во время не чтения, а пения, протяжного произношения слов из песни танкиста в «Алѐне большой»! А сколько речевой эмоции было вложено в слова об умершей бабушке (рассказ «Газета») или о вере в русскую женщину в «Местном времени»! Это свидетельствует ещѐ и о том, что произведения читались диктором гораздо раньше, до записи, они осмысливались, проходили сквозь его душу и сердце. Совсем, как по Станиславскому: «Только когда мы изучим читаемое в целом и изведаем перспективу всего произведения, можно красиво распределить составные части в гармонических соотношениях и выпукло лепить их в словесной форме...» Кстати, этот закон логической перспективы необходимо изучить и для овладения столь далѐким, увы, теперь от нас, но весьма полезным для любого мыслящего культурного человека, искусством красноречия или ораторского мастерства. Несомненно, что Константин Денисов им владеет. Слушая его, понимаешь, что у него чѐткая дикция, хорошо поставлены голосовые связки и дыхание с опорой на диафрагму. Его речь естественная, лѐгкая, плавная, что немаловажно в наши дни, в то время, как у многих молодых людей она чаще всего клочковатая, рваная, невыразительная. То, что сделано на Тамбовском областном радио, свидетельствует о том, что становление радиодраматургии может рассматриваться как новый вид художественного творчества. Жаль, что не могу назвать поимѐнно всех журналистов, задействованных в озвучивании цикла рассказов писателя Виктора Герасина, но именно этот коллектив, думаю, хорошо знает особенности организации и подготовки подобных литературных и музыкальнолитературных композиций. То, что они сделали, озвучивая текст повести В. Герасина «Местное время», превзошло всякие ожидания: настолько органично и слаженно здесь работали звукорежиссѐр, сценарист и диктор. Конечно, успеху сопутствовал текст, построенный не только на художественности, образности повествования, но и документализме, реальных действующих лицах, знакомых слушателю. Кто не помнит передач «Играй гармонь» с участием братьев Заволокиных! А тут такие сцены — и встреч с ними, и преждевременной гибели Геннадия. Передавая авторскую щемящую боль сердца об ушедших в небытие коллегах по творческому литературному и музыкальному цеху, диктор Константин Денисов не смог скрыть своего волнения в голосе, нотки его ощущались во всей атмосфере звучания текста, тем более, передаваемого на фоне музыкального сопровождения в исполнении братьев Заволокиных. Нельзя особо не сказать о музыке. В записях она использована как удачный фон и средство усиления эмоционального воздействия на слушателя. Причѐм, очень органично вплетена в канву содержания текста. («Идут четверо… разве может сердце здесь на Кургане


солгать? и это ощущение подтверждают звуки и слова песни «На кургане» (слова Друниной, музыка Петрова) «Алѐна большая»). На основе повести «Местное время» была поставлена литературно-музыкальная композиция. Она использована мастерски, как передача, состоящая из различных фрагментов, объединѐнных одной общей темой, главной идеей произведения писателя... Музыкальные связки отдельных частей радиокомпозиции великолепны. Хочется еще раз поблагодарить областную радиокомпанию Тамбовщины не только за популяризацию в своѐм регионе творчества именитого земляка — писателя Виктора Герасина, но и за ознакомление с ним многих десятков тысяч радиослушателей за еѐ пределами. Сегодня в нашем распоряжении аудиозаписи рассказов «Суть зверя»», «Газета», повестей «Алѐна большая», «Местное время», «Своя сторона», «Свидание с Волгой». Хочется верить, что этот список будет продолжен…

ТЕМПЕРАТУРА ПОЭТИЧЕСКОГО СЛОВА ВИКТОРА ГЕРАСИНА Этот литературоведческий материал завершает исследовательский цикл творчества одного из моих любимых писателей и поэтов Виктора Герасина. На этот раз речь пойдѐт о его поэтическом даре: потому что люблю поэзию вообще, и его стихи, в частности, — такие чистые и честные, горькие и грустные, зримые, весѐлые и жизненные, многоцветные строки поразительной взыскательности, пахнущие речной свежестью, лесной тишиной, летним дождѐм, парным молоком и чернозѐмом. АВТОР «Самый ничтожный предмет может быть избран стихотворцем; критике нет нужды разбирать, ЧТО стихотворец описывает, но КАК описывает». А. С. ПУШКИН

Н

« е надо мерить световыми годами квартирную площадь». Так говорил в свое время академик Д. С. Лихачѐв об умении прочтения поэтического произведения иными критиками. Порой критики не в состоянии осознать закономерности, управляющие художественным миром каждого конкретного поэта. Некоторые из них, даже опытные, отмечают частности, детали, их соответствие реальной действительности. «Дробя еѐ и целостный мир художественного произведения, они делают то и другое несоизмеримым: мерят световыми годами квартирную площадь». И дальше Лихачѐв продолжает: «Изучая отражение действительности в художественном произведении, мы не должны ограничиваться вопросом: «верно» или «неверно» — и восхищаться только верностью, точностью, правильностью. Внутренний мир художественного произведения имеет ещѐ свои собственные взаимосвязанные закономерности, собственные измерения и собственный смысл, как система». Эти наставления и послужили своеобразной методологией написания ниже изложенного литературоведческого обзора. На географической карте отечественной поэзии есть лермонтовский Кавказ, блоковский Петербург, есенинская Рязань, а стихи Виктора Герасина родились в российской глубинке — на Тамбовщине. Стихотворения Виктора Герасина можно читать и читать, каждый раз открывая их для себя, обнаруживая неведомые прежде глубины смыслов и новую, не замеченную доселе, красоту звучаний. Они и сегодня актуальны и необычайны, словно на наших глазах поэт


совершает открытие человеческой души, и мы вместе с ним видим в новом свете и людей вообще, и самих себя. К таким стихам мы идѐм всю нашу жизнь и никогда не исчерпаем их содержания: гоголевская «бездна пространства» останется бездной, — так многолико и разнопланово бытие всего сущего. У В. Герасина нет стремления эпатировать читателя, поразить его непривычностью и экзотичностью, он добивается почти математической выверенности и ювелирной отточенности поэтических строк, мажорный тон которых чередуется с весѐлым или деловым настроением. Следует отметить широкую и ѐмкую тематическую палитру стихотворений поэта. Вместе с тем, вся она подчинена одной, наиболее важной для него самого, теме — любви к Родине, к России. Но раскрывает он еѐ по-своему, по-герасински ненавязчиво, как бы исподволь, спокойно, негромко, без лишней патетики. Общий колорит патриотической лирики запоминается не пафосом, а вложенным в него гражданским смыслом. В нѐм слышится уже наметившаяся ранее интонация — не интимно-разговорная, а клятвенная. Память становится одним из главных героев и источником многих гуманнейших лирико-героических стихов поэта, убедительных по содержанию и звучанию. «И помню я: в углу мигала свечка, Из рамки траурной на нас глядел отец, И мама шепотом: — Промолви хоть словечко, Как жить-то нам… А с улицы: — Ко-о-нец! Войне ко-о-оне-ец!» Для многих стихов характерны нарочито тихие концовки, словно ставится последняя точка в рисунке тонким пером. Такими есть стихотворения «Целует Балтика Росток», «Я помню», «Песня», «По чистой списан» и другие. В этом же ряду стоит и «Хатынь»: «Святая мученица века, Хатынь — страдалица, прости! Под камнем травам не расти, Земле не видеть бела света. Лежит под камнем горсть золы, Зола — она не прорастает, У камня острые углы — Судьба у камня непростая. А колокол зовет: — Сын… — Сын… Зовѐт всематеринским зовом, Последний выдох, а не слово, Совсем слабеющий — Ха-ты-нь…» Многие из стихов сентиментальны, порой игривы и напоминают стилизацию под фольклор: «…не от родины вдали,


в самой русской сердцевинке, На краю села Кузьминки Дали мне клочок земли. Путь к земле в России долог, Много слѐз и крови в нѐм, потому мне мил и дорог Этот тучный чернозѐм. Я его тихонько глажу: — Здравствуй долго, это я, Велика печаль твоя, но о ней ты не расскажешь. И не надо о печали, Радость — это наш удел, Главное, мне землю дали, Как я сам того хотел. Жить и жить, и не нажиться, Светлым днѐм, в глухой ночи Песня на душу ложится, Хочешь — пой, а нет — молчи…» Виктор Герасин очень много писал о любви к родным местам, к уголкам русской природы не только потому, что испытывал сам это всепоглощающее патриотическое чувство, а прежде всего стремился подчеркнуть этим право каждого человека на такую любовь. Автор принадлежит к поколению, близкому к земле и, в своѐм преобладающем большинстве, к сожалению, ушедшему в землю. О ней и о самом поэте говорит его поэзия. Его время струится по строкам стихов, словно по ветру рассеивается легкий дымок из курящихся изб. «И только… В памяти листаю Былые дни, И пробегают По сердцу пламенем они». («Бело. Туман. Упали листья») Изощренная поэтика, в которой слова живут самостоятельной жизнью, соприкасаясь друг с другом и создают редкостное по силе и гармоничности смысловое единство, свидетельствует о незаурядном поэтическом таланте Виктора Герасина. «Вечер алую шапку набросил, Тают в сумраке лѐгком стога. К полынье пробираются лоси, Наостряя о звѐзды рога. И от звѐзд в воду падают искры. Узкий месяц — под горлом нож. Одинокий далекий выстрел Бросил тѐплое тело в дрожь.


Кто погиб, чья парная влага Отогрела клочок земли, Кто ушѐл от бесстрашья и страха Там, в декабрьской сторожской дали? Миг — и к жизни уже не причастен. А она всѐ течет, как текла, Проступая крупицей участья Или каплей живого тепла» Создаѐтся такое впечатление, что процесс писания стихов у В. Герасина равносилен процессу существования, ибо в его поэзии — его жизнь, его чувства, его дыхание. «И шагаю зацелованный, Чуть уставший, чуть хмельной, Открываю что-то новое: Что же это, что со мной…» («Что со мною…») Он не играл в философскую поэзию, его стихи — это сгусток боли и мысли, добрый одухотворѐнный взгляд, лишѐнный малейшего холода простой умозрительности. Его лирика удивительна по своей пластичности, по цельности и чистоте мировосприятия. И всѐ потому, что поэт чувствует тончайшие оттенки живописности слова. «Заклубилась туча В середине неба, В самой сердцевине, В синей глубине, И развеять тучу Не хватило сини, А под тучей ветер Смертный сатанел. Эх, судьба-судьбина! Головой на плаху Легче лечь и разом Кончить непутем… И рвануло небо На груди рубаху, И на землю пало Проливным дождѐм». («Судьба-судьбина») Такие стихи надо заучивать наизусть, в той же школе, чтобы вводить детей в поэтический мир родной природы и человеческой души, раскрывать перед ними многоцветье русского слова. По своей тональности, ритмике и тематической направленности герасинская поэзия близка к поэзии Сергея Есенина и Николая Рубцова. У С. Есенина: «Мокрый лист с осины И дорожных ивок Так и хлещет в спину, В спину и в загривок».


(«Сказка о пастушонке Пете…») У В. Герасина: «Не бунтует берег, Не выносит сора, Он во время верит — Обмелеет скоро» («Реченька») В своих стихах поэт не раз обращается к жизненному кредо Николая Рубцова: «Перед всем Старинным белым светом Я клянусь: Душа моя чиста!» И именно она рождала волнующие поэтические строки: «…Лишь в небе мглистом Косяк невидимый со свистом Летит на юг. С дерев струится Слезою чистою вода. Смешалось с осенью пролетье. Упали с дуба хмеля плети. Октябрь крыло над полем свесил. А был июнь — дрожащий месяц…» («Бело. Туман…») Чтобы воспринять любое стихотворение, естественно, нужно сначала понимать значение слов, которыми пользуется поэт. Ведь у каждого сочинителя есть десяток-два излюбленных слов-образов, в которые он вкладывает собственный смысл, лишь отчасти соответствующий словарному значению. У Виктора Герасина таковыми, например, являются существительные «омут», «зов», «ноша», «родник», «речка», «небо», «ночь», «туман», «пролетье», «сердцевина», «синь», «плаха», «дымка», «сказка», «росность» и др. В одноимѐнном стихотворении слово «родник» имеет переносное значение и относится непосредственно к герою: «Люди вы мои хорошие, я без вас родник заброшенный, ночью, днѐм со мной вы были, берегли, держали в силе. Люди, Вам я благодарен, Глубже становлюсь с годами, Черпайте меня смелее, Стану я еще светлее. Легче станет моя ноша, Люди вы мои, Хо-ро-шие!».


А в стихе «В ночи кричат перепела», понятие «родник» включено в три метафорических оттенка своего значения: «манит к себе напевом тихим родник», «ты пой, родник», «не остывай родник горячий…» Зачем это делается? И делается ли это безучастно, формально? Нет, в образность слова поэт вкладывает собственную эмоцию, привносит в него свою «температуру». Вот что об этом говорит сам Виктор Герасин: «Недавно перебирал бумаги в архиве. Нашел письмо поэта Владимира Туркина, датированное 1975 г. Мы родились и выросли в одном поселке, только он на 15 лет старше меня. Брата его я хорошо знал. Так вот, в письме Владимир Павлович пишет по поводу моих стихов: «Вам надо писать, писать, писать. У вас всѐ получится, потому что вы обладаете повышенной ТЕМПЕРАТУРОЙ СЛОВА. А это даѐтся свыше, но не всем, далеко не всем». А я как-то уже забыл об этом письме. Лет-то сколько прошло! ТЕМПЕРАТУРА СЛОВА — это же один из важнейших критериев художественной литературы! И чем выше эта температура, тем активнее она подогревает эмоции читателя. А вот что подогревает слово, что повышает его температуру? Наверное одно — любовь к тем и тому, о ком или о чѐм пишешь. Без любви к ним температура слова будет холодной, ниже 37. Будет просто информация о каких-то несуществующих людях и явлениях». Образные метафоричные смыслы в поэзии В. Герасина мы обнаруживаем даже там, где их по определению, казалось бы, быть не может («и слышен стеблей хрусткий рост», «дождик зерно к зѐрнышку несказанно радовал» («Хорошо ли, плохо ли…»), «жизнь катится, жизнь трясет крутыми поворотами» («Ночь наполнена луной»); «хмельная ночка вновь смеѐтся надо мной» («Что со мною…») или «как летела мне навстречу глаз любимых глубина» («Не шепчи мне»); «отпустили речке длинные поводья», речка (С. Д.) «обняла пригорки под зарѐй под самой, от дубов прогоркла широко и пьяно» («Реченька»); «в морозы кряхтели избяные стены», «стекла смеются — весне рады» («Жила-была русская печка») и т. д. Иными словами, в поэзии В. Герасина не просто использован, но «зашкаливает» язык ѐмких красочных метафор, что не даѐт быть слову безучастным и холодным. «Косынкою взмахнув из-за угла, Меня метель из дому позвала. При белом свете, Не боясь суда, Зацеловала в губы Без стыда. Шли долго вместе, Возле леса вдруг, Скользнула в сосны, В замкнутый их круг, Игриво крикнула: «Не жди, не стой…» Зачем метель смеялась надо мной» («Метель») Метафора выступает у поэта определяющим центром каждого стихотворения. Юрий Олеша в своѐ время писал: «Кто-то сказал, что от искусства для вечности остаѐтся только метафора. В этом плане мне приятно думать, что я делаю кое-что, что могло бы остаться для вечности. А почему это в конце концов приятно? Что такое вечность, как не метафора? Ведь о неметафорической вечности мы ничего не знаем».


Выразительным по своей метафоричности есть и стихотворение «Небо треснуло ветвисто…»: «Небо треснуло ветвисто, Раскололось, грянул гром. Наизнанку ветер листья Завернул, и серебром С голубеющим оттенком Задрожали мелко липы, Дождь пошѐл отвесной стенкой, Над полями звоны, всхлипы. Зной смахнул с цветов, и в лужах Мочит кудри мурава… Мне давно был дождик нужен, Просветлела голова». Примечательны слова Б. Пастернака о метафоризме: «Метафоризм — естественное следствие недолговечности человека и надолго задуманной огромности его задач. При этом несоответствии он вынужден смотреть на вещи по-орлиному зорко и объясняться мгновенными и сразу понятными озарениями. Это и есть поэзия. Метафоризм — стенография большой личности, скоропись еѐ духа». У В. Герасина, как и у многих талантливых поэтов, при ненасытной жажде описать жизнь с еѐ страстями, со всем, что его обуревало, не было и нет времени писать плохо. По существу, метафора — это его философия, стихия, одухотворѐнная разумом и чувством, этой самой «скорописью духа». Поэтому у него такая высокая температура поэтической канвы, такие достаточные контексты стихов, — и внешние, и внутренние, — не малые и не обширные, — а в самый раз для восприятия художественной картинки. (Под «контекстом» стиха понимается словесное окружение, благодаря которому смысл отдельного слова становится ясным и понятным. — С. Д.). У каждого поэта своя манера выражения контекста стиха. Что каждое слово хорошо на своѐм месте, знают и подмастерья, а найти его в нескудеющей кладовой литературной и обиходной речи и поставить в центр контекста, — умеют только мастера. Все, к примеру, пишут о природе, о весне, о пении соловья. Но у одних авторов — он поѐт, и читатель слышит, как птица заливается, а у других… «поѐт» на словах, мелодия отсутствует. А здесь, в строках Виктора Герасина, она явно звучит своей энергетикой, насквозь пронизанной той горячей, «температурной» любовью, о которой говорил поэт. «Соловей росою вымок С головы и до хвоста; Над кустами сделал вымах, Ойкнул, щѐлкнул, засвистал. А другой с другого края… И пошло, и повело. Дружно росы обивают, Будят раннее село. Вот и солнце лезет в гору Соловьѐв отогревать. На селе в такую пору


Любят косы отбивать». Вот эта строка «А другой с другого края…» рождает звуки, перекличку поющих птиц. И далее вполне созвучно: «И пошло, и повело…» Слышится, как поют соловьи… Это мастерство прослеживается и в любовной лирике, целомудренной по своей чистоте, свежести и очистительной силе. «…Вновь смешались утро, вечер, Стала нашей ночь одна. Как летела мне навстречу Глаз любимых глубина!.. …Я люблю и не забуду, Как ласкала нас заря, Как шатался пьяный ветер По серебряным кустам… Я тебя как сказку встретил, Диво сказку прочитал». («Не шепчи мне…») Важно понять логику восхождения контекстов слова. У Герасина наблюдаем: общесловарный уровень, общепризнанный, литературного направления, принадлежащего именно поэту, и включѐнного не в одно стихотворение, а в цикл. Это можно проследить на примере любого слова, в которое автор вкладывает своѐ понимание образа. «Песня», например: «Ах, какую песню Я услышал к ночи, Днѐм не так поѐтся, Днѐм печаль короче. Пели — ты свободен… Пели — ты всесилен… Материнским голосом Пели о России. Песня — моя вера. Песня — моя тайна. Под отцовской крышей И в дороге дальней Слышу — ты свободен, Слышу — ты всесилен, Слышу — верь и веруй В матушку-Россию». Русскость, патриотизм и демократизм В. Герасина — его верный компас во всѐм творчестве. Именно поэтому написанные даже несколько десятилетий назад стихи кажутся нам удивительно сегодняшними по их отношению к природе, к жизни, к людям. Их приближает к нам отсутствие выспренности, естественность, человечность, любовь к простым людям и их радостям — всѐ, без чего немыслимо всякое искусство. Хочется верить, что поэзия Виктора Герасина станет неизменной спутницей идущих


поколений. Ведь она пластична, контрастна, динамична, интеллектуальна в лучшем народном понимании — мудра, как сама жизнь. Написаны стихи в традиционных размерах с обычной строфикой и рифмовкой, их строки нерасхристанные и отшлифованные. Вместе с тем заметна определѐнная заданность отдельных строф и поворотов поэтической мысли. Поэт как бы разлагает их на составные части и пытается с равным вниманием и беспристрастием исследовать каждую из этих частей, каждую еѐ грань. Он словно стремится всѐ время что-то ещѐ понять, ещѐ узнать, чего-то достигнуть. И в этой недосказанности кроется неуѐмность характера и самого поэта и его героев. «Лодки протирают цепи на причале. Заскользило солнце По воде лучами, Заметался ветер, Лист опавший носит. По березам белкой Поскакала осень. А глаза всѐ ищут У причала лето, Только под ногами Крутится планета И летит планета По своим законам, Попрощалось лето Журавлиным стоном…» Виктор Герасин выстроил свою поэзию также по законам, но каким?! По законам своего сердца и своего озарения. А это, по словам Феофана Прокоповича, и есть «художественное изъяснение человеческих действий для назидания в жизни». Можно только сожалеть, что, начав с двух поэтических сборников «Один денѐк» и «Помяни моѐ слово», впоследствии Виктор Герасин переключился в своем творчестве на прозу, издав больше десятка еѐ книг. Опыт незаурядного поэта, безусловно, сказался на языке его прозы, ибо лучшие страницы его повестей и рассказов звучат поэтически, они напоены тонким ароматом поэзии, пронизаны музыкой искреннего одухотворенного чувства.

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

БИБЛИОГРАФИЯ. ВИКТОР ГЕРАСИН Приметы. Стихи. Воронеж.1975 г. Крутые повороты. Рассказы. Воронеж. 1977 г. Истоки. Альманах. «Молодая гвардия».1978 г. Горизонты. Рассказы. Воронеж. 1978 г. Один денѐк. Стихи. Воронеж. 1979 г. О чѐм ты, подруга. Рассказ. Журнал «Подъѐм». 1980 г. Свидание с Волгой. Повесть. Журнал «Наш современник». 1980 г. Не помни зла. Повесть, рассказы. Воронеж. 1981 г. Изба с краю. Рассказ. Журнал «Подъѐм». 1981 г.


Соперники. Рассказ. Журнал «Наш современник». 1982 г. Лунная память. Рассказ. Журнал «Наш современник». 1983 г. Час туда — час обратно. Рассказ. Журнал «Подъѐм». 1983 г. Весѐлое утро. Рассказ. Журнал «Подъѐм». 1984 г. Костѐр на снегу. Повесть, рассказы. Воронеж. 1985 г. Дорога. Рассказы. Издательство «Современник». 1983 г. Мы с зятем. Рассказ. Журнал «Подъѐм». 1985 г. Чѐрный омут. Рассказ. Журнал «Подъѐм». 1986 г. Час туда — час обратно. Рассказы. Журнал «Наш современник» 1986 г. Алѐна большая. Рассказ. Журнал «Подъѐм». 1986 г. Рассказы. Журнал «Наш совеременник». 1987 г. Алѐна большая. Повести, рассказы. Воронеж. 1988 г. Убит в побеге. Повести, рассказы. Тамбов. 1990 г. Убит в побеге. Повести. Журнал «Голос». 1994 г. От меня ушла собака. Стихи. Тамбов. 1996 г. Нравы-норовы. Повести, рассказы в 2 томах. Тамбов. 1998 г. Помяни моѐ слово. Стихи. Тамбов. 2003 г. Местное время. Повесть. Тамбов. 2004 г. Избранное. Повести, рассказы, стихи. Тамбов. 2005 г. А что там у нас впереди. Проза. Тамбов.2006 г. Рассказы и стихи в альманахах «Литературный Тамбов», «Утро», «Полдень», «Ещѐ не вечер». Своя сторона. Повести, рассказы. Тамбов. 2010 г.

ПРИЛОЖЕНИЕ 2 Произведения Виктора Герасина можно читать на интернет сайтах «Проза.ру», «Стихи.ру», «Летописи» по ссылкам: http://www.proza.ru/avtor/gerasinviktor http://letopisi.ru/index.php/Герасин,_Виктор_Иванович А также прослушать аудиозаписи по ссылкам: http://rpod.ru/cp/ http://dargervi.podfm.ru/ http://prochtu.ru/profile.php?user=6457

ПРИЛОЖЕНИЕ 3

ЧЁРНЫЙ ОМУТ Русская Песнь Песней: «ибо сильна яко смерть любовь». Проза нынешняя избегает изображения сильных чувств, потому что большинство авторов ничего похожего никогда не испытывали. У Герасина любовь и смерть неразрывны, а иссякание Отчизны есть прямое следствие смерти от любви. Марина КУДИМОВА


Установился тѐплый сентябрь. Было немного свободного времени, и я поехал в незнакомую мне Листвянку, надеясь отдохнуть, побыть наедине с собой, подумать, а заодно и порыбачить по-малой, как у нас говорят. По совету приятеля остановился у Евдокии Фѐдоровны Зотовой. Женщина лет шестидесяти с небольшим, в меру высокая и полная, подвижная, работящая. Праздно посиживающей я еѐ не видел. Если она и отдыхала, то на ходу: остановится на крылечке, поглядит минуту-другую в один конец села, в другой и, будто спохватившись, вновь побежала, покатилась по двору, по огороду. Домик еѐ невелик, но ухоженный, ничего лишнего в нѐм нет, а поэтому кухонька и горница кажутся светлыми и просторными. Евдокия Фѐдоровна держит скотину: корова, телок этого года, овечки, птица. Как в большой семье, а она одна управляется. И огород у неѐ завидный, сорок соток, большую часть которого она засевает овсом на корм скотине. Сама же себе и рыбку добывает. Мне впервые довелось увидеть, чтобы пожилая женщина так ловко, со знанием дела ловила рыбу. Много времени этому занятию она не уделяла. Приходила к омуту, сноровисто налаживала удочки и работала, как она говорила об этом. Мне же казалось, что рыба сама поджидает еѐ, знает, кому достанется, и с удовольствием цепляется на крючки. В первый день, когда состоялось наше знакомство и когда мы уже сговорились о жилье и столе, Евдокия Фѐдоровна спросила меня: — Отдохнуть решили? — Да вот... — Я никак не ожидал подобного вопроса. Евдокия Фѐдоровна, спрашивая, как мне показалось, чуть усмехалась уголками губ. Она будто заранее предвидела, что я ей отвечу. — Надо бы, конечно. Время выдалось... — А отчего же это вы все устаѐте? — уже прямо спросила Евдокия Фѐдоровна. И я, прежде чем ответить, спросил себя: «Правда, отчего это мы так устаѐм?» Прикинул: от работы? Вроде бы нет. Что работа? Выполняй, что тебе положено, не злыдничай, не мельтешись... Тогда что же, семья? Тоже, вроде бы, нет. Веди сам себя ровно, спокойно, без особых вывихов — и в семье будет лад. Так что же? — Не знаю, — откровенно ответил я. А что я ещѐ мог ответить? Да чтобы понять, отчего устал человек, — надо снова всю жизнь его прожить. И тогда, наверное, не поймѐшь. — Не исключено, что от себя. — А что? Вполне может быть, — согласилась Евдокия Фѐдоровна. — Всѐ от себя. И бодрость, и усталь. И печаль, и веселье. Какой человек даст настрой своей жизни, такой она и будет у него. Истинно: всѐ от себя. Евдокия Фѐдоровна сводила меня на Чѐрный омут, посоветовала, где лучше всего обжить местечко для ловли. Омут был почти правильной круглой формы метров двадцать пять-тридцать в диаметре. Назывался он Чѐрным, но название никак не вязалось с его видом — вода в нѐм была лѐгкой, светлой. Может, это к осени она просветлела от холодноватых зорь? Или уже успела отдать чернь свою сентябрьскому ночному небу? Омут лежал в густом окружении тальников. Между краем воды и краем тальников, как нейтральная полоса, по всей окружности тянулась метровая бровка белого, почти не тронутого следами песка. Оглядываясь вокруг, привыкая к новому месту, к тишине, мне так и хотелось вслух воскликнуть: боже ты мой, благодать-то какая! Жить-то как хорошо! Хороший сентябрь в нашей средней полосе, та же нейтральная полоса года — между весной и летом, с одной стороны, и осенью и зимой — с другой. В нѐм есть всѐ от четырѐх времѐн года: тепло и прохлада, увядание и цветение. Даже цветение. Это я увидел на полянке в тальниках. Какой-то неведомый мне кустик,


такая метѐлочка в четверть метра высотой, стоял под тальником и по-весеннему цвѐл белорозовым мелким, но обильным цветом. Вот-вот холода подступят, обжигающие утренники подрежут последнее тепло, повалят на землю с деревьев листья, а он — цветѐт. Цветѐт, невзирая ни на что! Что с ним? Поверил в осеннее тепло? Шутка природы? Нет, быть того не может, чтобы природа так шутила. Зацвести. Когда всѐ вокруг увядает... Что это? Вызов? Непокорность? На это-то мне и не ответить никогда. Потому и принять просто как должное: зачем-то это кому-то нужно. А раз так, то пусть оно так и остаѐтся. Не обязательно же обо всѐм и во всѐм с человеком совет держать. Тихо. Тепло. Солнечно. Комар потерял былую злость. А тот, который остался, сделался неповоротливым, толстым, ленивым. Листья на тальниках заметно рыжеют, расцвечиваются. С полей летят высоко серебристо-слюдянистые паутинки. Земля отдаѐт свой светлый дух, который накопился в ней за лето... Вскоре я обжил место своего отдыха. Мне казалось, что я давно здесь, никуда не уезжал в погоне за призрачным счастьем, не знал никаких каменных клетей, а ноги мои не ступали по городским дорогам и тротуарам. Выдернув из глубины омута десятка два подлещиков, как ладошки, и такой же длины краснопѐрочек, но поуже и потолще, чем подлещики, горбатых окуньков, я глядел на серебристо-красноватый кукан, пробовал его на вес, ощущал себя вполне удачливым человеком. Не избалованный большими уловами, так как до этих дней рыбалкой серьѐзно не занимался, а если и посиживал с удочкой на бережку возле города, то, кроме пятака ершей, никогда не выуживал ничего иного, я приобретал уверенность в себе. Думалось даже: случись что со мной непредвиденное, окажись я без крова и куска хлеба — не пропаду. Приеду вот в эту самую Листвянку, остановлюсь у Евдокии Фѐдоровны, буду полавливать рыбку и жить припеваючи. А что? Много ли человеку надо? Да мне же земля не даст пропасть! Чего только не нафантазируешь в тишине и одиночестве! Евдокия Фѐдоровна поглядела на улов и, по-моему, осталась довольна. Сказала: — Не густо, но и не пусто. Ушицу, значит, похлебаем. И то добро... Когда клѐв прекращался, я сматывал удочки, засовывал их в потаѐнное место подальше от постороннего глаза и отдыхал на небольшой полянке-прогалине. Вытоптав подсохшую траву, отвѐл склонившиеся кусты в сторону и захлестнул их один за другой. Расстелив плащнакидку, я ложился на неѐ навзничь, раскидывал широко руки, глядел в бескрайнюю глубину неба, подставлял ровному солнечному теплу лицо и надолго замирал... На противоположной стороне омута в кустах что-то затрещало, захряпало. Я не пошевельнулся, но скосил глаза. В просветы мне хорошо видна была противоположная сторона. Из тальников, низко нагнув голову, выломился лось. Не останавливаясь, не осторожничая, он полез в воду, подымая еѐ ногами, как одеяло, баламутя песчаное дно. Вошѐл выше колен и, когда губы его коснулись воды, остановился, принялся пить. Я видел, какие крупные глотки он делал, мне было даже слышно, как вода поуркивает у него в горле. «Как здоровенный мужик после тяжких трудов дорвался до воды», — приподнявшись на локоть, удивлѐнно и восторженно наблюдал я впервые в жизни за лосем. Так и казалось, что лось, утолив немного жажду, начнѐт загребать передними копытами воду и поливать себе на голову. Вынимая морду из воды, лось оглядывался, будто поджидая кого, а с губ его стекала вода, искрясь под невысоким солнышком. Наконец он вышел на песок, отфыркнулся. И только тут из тальников вышла лосиха. Значит, он поджидал еѐ, нетерпеливо поглядывая. Оглядев его, лосиха прошла к воде, но в том месте, где только что пил он, пить не стала, отошла метров на пять влево, где вода была чистой. Наверное, не замочив передних копыт, вытянувшись в струнку, припадая на колени, она аккуратно дотронулась губами до воды. И будто не пила, а ласкалась к воде, легонько поводя губами по ней туда-сюда. А он стоял на песке, повернув голову в еѐ сторону и нетерпеливо дожидаясь, когда же она напьѐтся. Всем видом своим он будто спрашивал: ну, скоро ты там?


Лосиха оторвала губы от воды, коротко взглянула на хозяина и, наверное, отозвалась: сейчас... Лось ждать не стал, недовольно фыркнул, тряхнул головой и полез в тальники, не выбирая пути. «Надо же, будто перед выходом к воде поругались, А что? Может, и поругались. Кто же знает, как там у них меж собой». Лосиха напилась, отошла от воды, изогнулась в одну сторону, в другую, полизала бока и пошла! Она будто протекала между тальниками, не задевая их. «Ну и мужик, — тепло улыбался я, радуясь такой необычной встрече. — Что ж это он такой сердитый? Чем она перед ним виновата? А вообще-то, чем виноваты все женщины перед мужчинами? У мужика плохое настроение, а жена виновата. Вот и у него, наверное, то же самое. Пыхтит, ворчит, дуется, сам не зная с чего. А она? Вот хитрущая! И любит, наверное, своего рогача больше всего на свете. Больше самой жизни». Вернувшись домой, я всѐ еще был под большим впечатлением от увиденного, рассказал об этом Евдокии Фѐдоровне. — Знаю таковых, — не удивилась она, а даже напротив — восприняла мой рассказ как что-то очень уж обыденное, примелькавшееся. — Наши. А он-то... Сердитый, говоришь? Натуристый такой, скажу тебе. От натуристости своей и в добром расположении духа никогда не бывает. Так-то вот. А в прошлом лете... — Евдокия Фѐдоровна легко рассмеялась. — В прошлом лете корову мою замучил. Она у меня молодая, всего третьим телком. Вот он и приударил за ней. Ну, никакого проходу не давал. Так и поджидает где-нибудь в сторонке. Хоть со двора не выпускай. Гуляй с ним — и никаких отговорок! Какой мошенник. — Как это? — не понял я, о чѐм говорит Евдокия Фѐдоровна, вернее, не поверил в еѐ слова. — Как есть, так и говорю. Гуляй с ним. — Да быть такого не может! — А почему не может? Понравилась. Чего ж тут... Это дело такое, обыкновенное. — Ну а лосиха? — спросил я, думая, что Евдокия Фѐдоровна разыгрывает меня и сейчас примется рассказывать, как лосиха ревновала. Но Евдокия Фѐдоровна ответила просто: — А что лосиха? Еѐ дело женское — терпи. Нагуляется — придѐт. Иль, скажешь, у людей так не бывает? То-то же... Теперь я стал ежедневно поджидать лосей у омута. Но они что-то не появлялись. А мне хотелось посмотреть на них хоть ещѐ разок. В то же самое время лежал я на той же полянке, отвалясь от омута, грелся под солнышком. И вдруг мне показалось, что в кустах напротив кто-то есть, кто-то пробирается к воде. «Они!» — насторожился я. Но увидел совсем неожиданное. Из тальников на песчаный ободок вышла женщина лет тридцати пяти. Это меня изумило больше, чем если бы пришли лоси. «Кто такая? Откуда? В Листвянке я что-то не встречал еѐ?» Хорошо по-женски сложенная, с чистым открытым лицом, высоким лбом, с чѐрными до блеска волосами, туго зачѐсанными и уложенными в пучок на затылке, она никак не вписывалась в моѐ представление о жителях Листвянки. Нет, она наверное, приехала сегодня к кому-нибудь из здешних. Я глядел на неѐ, и мне делалось не по себе. Вспомнилась купринская Олеся. «Вот тебе и тихий уголок. Скажи, какая красавица. С ума сойдѐшь». Женщина сбросила белые туфли на низком каблуке, подошла к воде, присела тихонько, будто опасаясь, опустила ладони в воду и медленно, словно поглаживая кого-то живого, водила ими по воде. При этом так легко улыбалась, так светилось теплом и добротой еѐ лицо, что мне невольно подумалось: рядом с ней, или где-то совсем близко, кто-то есть ещѐ. Не одна же она, если так ведѐт себя. Но нет, поблизости никого не было. Подняв глаза от воды, женщина поглядела внимательно в мою сторону. Мне показалось, что она или видит меня, или знает, что я слежу за ней.


Хотя откуда же она могла знать, что я слежу за ней? Она будто спрашивала меня о чѐмто таком, на что я никогда в жизни не смогу ни ей, ни себе ответить. Наконец женщина вздохнула, закинула руки за голову, поправила волосы, обулась и тихонько скрылась в тальниках. Я выждал, насколько у меня хватило терпения, поднялся, собрал свои вещички и, почему-то крадучись, пошѐл домой. С чувством, что всякий нарушающий здесь тишину звук будет лишним, я и в дом вошѐл. И в доме со мной творилось то же самое. Это заметила Евдокия Фѐдоровна. Спросила, пристально приглядываясь ко мне: — Что-то ты ныне не такой, как всегда? Иль уж беда какая у тебя? А? Ты мне скажи, не таись. — Да нет же, никакой беды со мной, — сказал я тихо. И подумал: «А была ли она? Уж не привиделось ли мне? От этой тишины, от этого покоя всѐ может показаться». Но я решился и рассказал Евдокии Фѐдоровне всѐ, что видел. Евдокия Фѐдоровна перебирала возле крыльца картошку. Она не перебивала меня, но я заметил, как несколько раз отвлекалась от работы и посматривала через левое плечо в конец Листвянки. А когда я закончил свой рассказ, поднялась, ополоснула в кадушке руки. — Вот оно как. Это ты про Маринку рассказал-то. Больше в том месте нашим быть некому. Это она. Пойду схожу к ней. Ей ведь никак нельзя ходить к омуту-то. А она, вишь ты, ходит. Пойду я... Евдокия Фѐдоровна спешно пошла к крайним избам. Но вернулась скоро и успокоенная. — Дома. Пришла и спать легла. Ну, это всѐ ничего. Ничего... Я не успел расспросить Евдокию Фѐдоровну, хотя мне очень хотелось узнать, кто же такая Маринка и почему ей нельзя ходить к омуту. Почти следом за моей хозяйкой пришѐл мужчина, которого я здесь ещѐ не встречал. Поздоровались не за руку, как это принято у нас, а кивнули друг другу молча. — У вас не найдѐтся закурить? — Мужчина коротко взглянул на меня, но тут же отвѐл глаза в сторону. — Ещѐ утром обещали завезти, и вот до сих пор нет. Беда с этим куревом. Я сходил в дом, вынес нераспечатанную пачку сигарет: — Возьмите. У меня пока запасец есть. — Спасибо. Сразу видно, что человек городской, щедрый. Ну да я с отдачей. За мной не пропадѐт. Вот уж выручили, так выручили. Я уже и листья-то сухие шелушил с картофельной ботвы. Да что там! Во рту жжѐт, в горле першит, а табаком и не пахнет. — Прикурив сигарету, мужчина сел на ступеньку крыльца. — Ну вот и хорошо. Николаем меня зовут. Наблюдая за Николаем, я не мог поверить, что он истосковался по куреву. Сигарета явно не была ему так желанна, как разговор. Затягивался редко, неглубоко, больше пуская дым вхолостую. — Вам, наверное, кажется, что мы тут дико живѐм? — спросил Николай и, не вслушиваясь вовсе в мои возражения, продолжил: — А мы, однако, хорошо живѐм. Куда как хорошо. Вот хозяйка ваша не даст мне соврать. Мало нас, правда, осталось в Листвянке, но — живѐм. А куда деться? Надо жить. Вот мы с Мариной... Тут вмешалась Евдокия Фѐдоровна, спросила Николая: — Как картошка-то? Много накопал? — Пропасть картошки. Говорили, что на этой неделе приедут в закуп брать. Надо сдавать. Ты-то как? — Чего ж еѐ беречь да пестать туда-сюда, надо сдавать. Приехали бы, главное. Самой-то мне еѐ не отвезти. — Да вот и мы с Мариной... И снова Евдокия Фѐдоровна перебила Николая: — Со сселением-то как? Ты там поближе к начальству бываешь. Какие слухи? — А никаких. Поговорили и забыли. Да мы и не собираемся с Мариной. А силой


сселять — у них прав нет таких. Мы законы тоже знаем маленько. — Нас так и спросят, — возразила Евдокия Фѐдоровна. — Всяко уж видали. — Ну... Спросят. Куда ж они денутся. Только мы с Мариной никуда. И точка. Ладно, пойду я. Дел полно. Пока вам. А за табак пребольшое спасибо. Должник я ваш. Николай ещѐ раз взглянул на меня, теперь попристальней. Я увидел его глаза. И сделалось мне неприятно. Точно такие же глаза, подѐрнутые светло-синеватой дымкой, я уже видел однажды. В них не было ни злости, ни страха, ни осуждения, ни испуга, лишь эта мѐртвенно светло-синяя дымка. Николай медленно уходил к крайним избам, я глядел ему вслед недоумѐнно. — Больной, что ли? — спросил я хозяйку. — Особый человек. Он завсегда так: как только новый кто является в Листвянку, мужик какой, он тут как тут. Это ещѐ что-то поздновато тебя навестил. И начнѐт расписывать: мы с Мариной да мы с Мариной... Боится всѐ, как бы кто не загляделся на неѐ, не позавидовал. — Он муж, что ли? — Погубитель. И себя, и еѐ сгубил. А так мужик мастеровой. Руки золотые. По дереву хорошо работает. Числится в колхозе, но работу всю выполняет на дому. Тару делает. Кадушки, ящики. Его работа славится. Помоги-ка мне. — Евдокия Фѐдоровна принесла мешки, и мы вдвоѐм стали заполнять их картошкой. — Добрая, — похваливала картошку Евдокия Фѐдоровна. — Эта хорошо зиму-то полежит. Бог дал посуху убрать. Видишь какая? Будто смеѐтся вся. Перетаскав мешки под крышу, мы присели на крылечке отдохнуть. И тут мне Евдокия Фѐдоровна поведала о жизни Николая и Марины. — Родились они в одном году. Жили рядом. Николай без Маринки сызмальства дыхнуть не мог. В школу вместе бегали. За одной партой сидели. Пока маленькие были — всѐ вроде бы и ничего, незаметно как-то проходило то, что они вместе и вместе. Но подросли. Где она — там и он. Куда она — туда и он. Подсмеиваться стали: жених и невеста. Ему хоть бы хны, а Маринка — в слѐзы. А он знай преследует еѐ, из вида не упускает. Она одна у матери. Отца нет, погиб в войну. Заступиться за неѐ некому. Никто и не отвадит его. А может, и не отвадили бы. Как знать. Беда девке. Из себя она сделалась видная, красивая, а он — так себе, плюгавенький, а настырный. Сам отец на него руку подымал. Кнутом бил: отстань от девки. Он ни в какую. Молчит. Слова из него не выбьешь. Так шло у них до его ухода в армию. Она вроде бы и освободилась от него, но недолго гуляла. Приехали солдаты на машинах свѐклу вывозить, а один из них, Костя, и уговорил Маринку замуж выйти. Служба его кончалась. Ехать вроде бы некуда ему. Так тут и остался. Поженились. Всѐ честь честью. Пара завидная вышла. Заглядение одно. Мальчик у них народился. Олежек. Вот сколько живу на белом свете, а детей таких видывать не доводилось. Глаза большущие, круглые, волос кольцом крупным идѐт. Жить бы им да жить. Да Костя-то оказался парнем с изъянцем. Шофѐром работал, погулять любил. То там у него залѐтка окажется, то здесь. Марина терпит. Николай отслужил и домой вернулся. Думали, отвык он от неѐ за три года-то. Да и замужняя она теперь. С дитѐм. А он — нет. Глаз с неѐ не сводит. С той поры и работу надомную завѐл себе. Люди есть люди. Над Костей подсмеиваться стали, на соседа намекать. И вроде бы уже где-то видели Маринку с Николаем. Костя — голова горячая. Скандал у них пошѐл. Он грозится: убью этого прокажѐнного! Стал Маринку притеснять: давай уедем отсюда. А Маринке ехать никак нельзя, мать к тому времени уже лежала. Куда еѐ повезешь?! И одну не оставишь. Другая, может, и оставила бы на кого-либо, а Маринка — нет. С тем и разошлись. Костя куда-то на Север завербовался. С тех пор о нѐм ни слуху ни духу. Маринка одна растила Олежку, с Кости копейки не получала. Олежек этот удался всем. Ни страха в нѐм, ни стеснения какого-либо. Лет пяти был, когда потерялся. И в полдень нет, и к вечеру нет. Маринка в обморок падает, чувств лишается. Головой о землю бьѐтся. А мы всем селом ищем его и найти не можем. Все колодцы прощупали, все омута излазили, на чердаках глядели, в сараях — нет малого. Как в


воздухе растворился. Участкового вызвали. Тут кому-то в голову дурная мысль пришла: а не Николай ли какую беду сотворил над малым? Всем жутко от такого предположения стало. Пришли к нему. Маринка-то так и кинулась перед ним на колени, умолять стала, просить: скажи. А он побледнел, как лист бумажный, трясѐтся весь. Но собрался с духом, сказал: «Нет моей вины. Верьте слову». И правда, не было его вины. Нашѐлся Олежек. Тут сразу за огородами кукуруза росла. Огромное поле. В грудь мужику дюжему. А он малец, от горшка два вершка. Ушѐл в кукурузу и заблудился в ней. Ведь ночь ночевал там. Голос весь сорвал, кричал. А вышел всѐ же. Совсем в другой стороне. Наткнулись на него, привезли. Ничего, отошѐл, забыл о случившемся. С него всѐ, бывало, как с гуся вода. Весѐлый. Поѐт. Пляшет. В школу пошѐл — ничуть не изменился. Ему бы только забавляться, только бы веселиться. После, когда его не стало, я так подумала: он, видно, смерть свою чувствовал. Потому ничего серьѐзного к нему на ум и не шло. Потому и радовался так жизни. А такие долго не живут. Лет двенадцати утонул он. Побежал с другими ребятишками купаться. С разбегу нырнул и угодил головой в песок. Весь остов стронул в себе. Позвоночник не выдержал, разошѐлся. Так и не выплыл наверх, остался на дне лежать. Пока извлекли его из воды — уже не смогли спасти. Олежку схоронили, а следом и мать Маринкина убралась. В одно лето два гроба. То семья была, а то одна осталась. Сердце звериным будь — не выдержит. Вот с тех пор Маринка сердцем-то и мается. Бывает, подолгу лежит. Николай в это время ходит за ней. А подымется она от болезни и спасибо ему не скажет. Он же ничего, доволен. Как же, теперь они вместе. Боится только пришлых. Вот и тебя навестил... Настроение моѐ испортилось, я просил: — И как же они теперь? Чем же всѐ это кончится? — Евдокия Фѐдоровна посмотрела на меня, промолчала... После той осени я ещѐ два раза бывал в Листвянке. Там ничего не менялось. Жили какой-то своей, особой, замеревшей жизнью. Потом у меня был перерыв года в четыре. А оказавшись случайно на центральной усадьбе колхоза, в который входила Листвянка, я поинтересовался: как она там? — Никак, — ответили мне. — Листвянки больше нет. Оставшихся людей переселили, теперь они живут на центральной усадьбе. Я спросил об Евдокии Фѐдоровне. Мне показали домик, где она жила. И я зашѐл к ней. Она меня сразу узнала. Засуетилась. Задвигала табуретки, приглашая сесть к столу. Постарела, усохла как-то вся, поубавилась. — Чаем буду угощать. Теперь по-городскому. Всѐ. Парного молочка не предложу. — Разговорились. Вспомнили обо всех. — Марины и Николая нет уже в живых. В самом начале зимы плохо ей стало, и больше не поднялась. А недели две спустя и Николая нашли в избе мѐртвым. Врачи заключение дали: угорел. Трубу, видно, рано закрыл. А там — кто ж его знает, как это получилось?! Да, жизнь — она всякая. У каждого своя. Пойди подступись к чужой-то, разберись в ней. Свою не оглянешь и не поймѐшь, а уж о чужой и говорить не приходится. А что Листвянка? Была и нет теперь...

СУТЬ ЗВЕРЯ Это притча. Как всякая притча, она связана корнями с глубокой древностью, когда Природа была сакральна и предвосхищала обретение Бога. Теперь, теряя Бога, человек


мстит Природе за свое отступничество. Марина КУДИМОВА

Дух всевидящ и вездесущ. Ему не дано миловать или наказывать. Он — дух. Он присутствует во всѐм и каждом, но не оберегает, не спасает, не уничтожает — это всѐ делает каждый по-своему, каждый по себе. Волчица имела всѐ своѐ, всѐ то, что перешло в неѐ от еѐ очень далеких и совсем не далеких предков. И всѐ, что она имела, ей надлежало передать потомству. Ей не дано было прерывать связь прошлого с будущим. И она это исправно исполняла. Была она ещѐ молода. У неѐ были развиты чутьѐ, интуиция, хитрость, упорство. И всѐ это подкреплялось зоркими глазами, чуткими ушами, сильной челюстью с крепкими зубами. Она имела мускулистое легкое тело под шелковистым волосяным покровом и не устающие гибкие ноги, легко выносящие еѐ на кручи. Она видела себя глазами предков и глазами потомков, и оставалась довольна собой. В ней было неистребимое желание жить, любить своего Волка, давать жизнь потомству, которое она любила больше себя и больше своего Волка. Она родилась в тихом уголке огромного лесистого буерака. Здесь же, неподалѐку, в земле лежали кости еѐ родителей. А в сухой и теплой норе она раз в год в установленное время в начале весны исправно разрешалась одним или двумя волчатами, вскармливала их своим густым молоком, окрепших выводила из норы, обучала тому, чему сама была научена родителями, а уже заматеревших к началу зимы и как капли воды похожих на неѐ и еѐ Волка отпускала в большой простор за волчьим буераком. Зимой же чутким ухом улавливала их вой и оставалась довольна собой. И всѐ чаще уводила своего Волка к крутояру под белые березы, где в длинные зимние ночи они вновь предавались любви. Волк принѐс к норе заднюю часть туши молодого барана. Положив добычу на землю, проурчал, подав знак Волчице и Волчонку, а сам отошѐл в сторонку, припал животом к земле, положил голову на вытянутые передние лапы и, почти не мигая, внимательно смотрел, как его Волчица учит Волчонка отрывать от туши и проглатывать большие куски мяса. У Волчонка пока не получилось так, как делала мать. Вцепившись зубѐнками в мясо, он пятился, урчал, не осиляя оторвать кусок. Волчица показывала ему, как боковым прикусом надо отделять от туши кусок. Раздосадованный на свою неумелость, Волчонок повизгивал, отходил от мяса, возвращался и вновь начинал рвать, трепать пищу. На душе у Волка было светло и радостно от этого зрелища. Волчица перестала заниматься с Волчонком, насторожилась, подняла голову и пристально посмотрела на Волка. Еѐ Волк — она это знала — насколько был дерзок, настолько и неосторожен, он больше надеялся на свою силу, чем на хитрость. Материнской и звериной интуицией Волчица вдруг поняла, что Волк допустил оплошность, добыл барана где-то неподалеку от их логова. У неѐ испортилось настроение, ей стало не по себе от неотвратимых последствий его дерзости. Нет, риск здесь не уместен. Об этом говорил еѐ взгляд. Но ей не было дано поучать Волка и она не сделала этого. А Волку еѐ взгляд не понравился. Он поднял голову, глаза его предупредительно сверкнули, посуровели. И Волчица не выдержала взгляда Волка, опустила глаза. Настроение совсем испортилось. И, чтобы успокоиться и обезопасить Волчонка, Волчица носом стала подталкивать его к норе. Но Волчонку совсем не хотелось уходить со светлой солнечной поляны, не хотелось забиваться в тѐмную нору. Волчонок сердито огрызался, пытался ухватить зубами нос матери, но она так и закатила его в нору, залезла сама, перекрывая собой свет. Поурчав немного, Волчонок


ткнулся носом в живот матери, поймал сосок и потянул в себя тѐплое и сладкое материнское молоко. Насытившись, вскоре уснул, ровно дыша и подѐргивая во сне лапами. Волчица аккуратно выползла из норы и легла на траву, вытянув по земле шею. Она впадала в дремоту и слышала, как Волк тихо подошѐл к ней, лѐг напротив, головой к еѐ голове, легко лизнул и раз, и другой еѐ в нос, будто извиняясь за то, что причинил ей беспокойство. Волчица открыла глаза и лизнула ответно Волка в нос. На том они и примирились, наслаждаясь солнечным теплом и пахнущим зелѐной листвой свежим ветерком. Из дремотного состояния их вывели посторонние звуки, вошедшие в равномерный шум леса. Уши их напряглись, медленно передвигались, исследуя на звук доступное слуху пространство. Ветер медленно ворочался в кронах деревьев, покачивая их. Лепетали листья ниже крон. Поскрипывали надломленные стволы, суетились, щебетали птицы. Всѐ это было привычно и опасности не представляло. Но где-то наверху буерака, ближе к его горловине птицы вели себя по-особому, встревоженно. И эта встревоженность птиц медленно перемещалась по обеим сторонам над буераком. Там явно кто-то был, тот, к кому непривычен лесной мир. Такую тревогу могло вызвать стадо коров. Но стадо сюда никогда не заходило. Могли потревожить птиц лоси. Но их никак не могло быть так много, чтобы двигаться по обе стороны буерака. Тогда что же? Волк встал, и, крадучись, хоронясь под нависшими сучьями деревьев, пошѐл разведать: кто потревожил устоявшуюся жизнь буерака. Волчица подошла к норе, послушала как спит Волчонок, села, загородив собой вход в нору. Вдруг ей показалось, что ветерок сверху донѐс до неѐ запах железа. И ту же вкралось сомнение: почудилось? С самого раннего детства она запомнила холодный и злой запах железа. Тогда по соседству жили несколько семей волков, каждая семья в своей норе. И вот однажды на рассвете волк-сосед притащился к норе с железными челюстями на ноге. Лежал он, прикрыв глаза, постанывал от боли. Его окружили волки, сидели, пристально наблюдая за несчастным, но близко не подходя. А к вечеру волк стал грызть свою ногу. Грыз, взвизгивал, останавливал кровь, зализывал рану и снова грыз. Сколько времени он грыз свою лапу, она, тогда ещѐ полугодовалый волчонок, не знала. Волк остался жив, но прыгал на трѐх лапах, правой передней лапы у него не было по суставу. Она — эта отторгнутая лапа в железных челюстях — лежала под берѐзой, пугая своим присутствием волков и особенно волчат. С тех пор Волчица уяснила, что запах железа — есть запах беды, запах боли. Вдруг наверху и раз, и другой щѐлкнули выстрелы, гулкое эхо прокатилось по всему лесу. В низину буерака пополз дым, остро запахло гарью. Волчица встала на ноги, насторожилась и поняла: это беда. Она уже нашла еѐ Волка, она вслед за дымом и гарью подберѐтся и сюда к ней самой и еѐ Волчонку. Предчувствие было самое нехорошее, безысходное. Волчица сунулась в нору, схватила зубами спящего Волчонка, поволокла его наверх. Он спросонья подумал, что с ним мать играет, начал извиваться, пытался обхватить еѐ лапками за морду. И скоро понял, нет, матери его не до игры. Перехватив малыша зубами за шею, она стала медленно уходить от норы, ещѐ не решив, куда, в какую сторону надо двигаться, чтобы не встретиться с бедой. В той стороне, куда шѐл Волк, лаяла собака. Волчица стала уходить от лая в противоположную сторону. Поднялась на берег буерака и чуть не столкнулась с людьми. Они шли навстречу ей с обеих сторон. Она нырнула под густые, шатром нависшие над землѐй ветви молодой липы. Подошла к стволу старой липы и медленно встала на задние лапы, передними поднимаясь вверх по стволу и к стволу же прижимая примолкнувшего Волчонка. Она слилась со стволом, пропуская людей мимо себя. Сердце еѐ не колотилось, а медленно, размеренно постукивало. Задние ноги устали от непривычной стойки, но были готовы в


любой момент спружинить и вынести еѐ из-под липы, спастись бегом от беды. И люди, остро и по-особому пахнущие своей плотью и тем железом, которое несли в руках, прошли мимо. Волчица опустила на землю Волчонка, отдышалась, вновь взяла его зубами за шею, подняла с земли и вынырнула из-под ветвей липы. Она пошла по большому кругу к тому месту, куда ушѐл Волк. Ей казалось, что беда минула, что вот-вот Волк увидит еѐ, и они уйдут полем в запасную нору, которая была ими вырыта на бугре, вокруг которого лежало топкое, кочкастое болото. И там они будут в безопасности, так как от норы во все стороны было далеко видно, подкрасться к ним незамеченным не могли ни человек, ни собака, никакой другой зверь. Им надо было бы и жить в той норе, что на бугре посреди болота, но она опасалась за здоровье Волчонка, так как от болота всегда тянуло холодом и сыростью. Только поэтому жила она в сухой и темной норе в буераке. Дойдя до берѐз, где они зимними ночами проводили любовные забавы, Волчица остановилась. Это было их условленное место: если случаем придѐтся расстаться, то встречаться под берѐзами. Ей казалось, что вот-вот Волк подойдет сюда, в условленное место. Но его всѐ не было. Ветерок донес до неѐ запах крови. И она пошла на этот запах. И вскоре остановилась пораженная: на поляне лежал еѐ Волк. Лежал он на боку, передние ноги полусогнуты, будто он бежал. А в груди зияла рана, из которой вылилась кровь и уже запеклась. Подойдя к Волку, она увидела его полуоткрытые глаза, оскаленные зубы. Лизнула его в нос. Ещѐ раз лизнула. Волк не ответил ей тем же. Она поняла — его уже больше нет и никогда не будет. Присев на задние лапы, подняв вверх нос, она тихонько завыла. Вернее не она сама, а все еѐ предки и потомки заголосили в ней. Неподалѐку хрустнула ветка. Волчица напружинилась, схватила зубами за шею Волчонка и рванулась в сторону. И поняла — поздно. Еѐ окружали люди. Нет, с волчонком в зубах ей не уйти. А отдать его... Это было свыше еѐ сил. И зубы еѐ сжались. Под ними хрустнули еще мягкие кости Волчонка. Он слабо визгнул и тут же отяжелел, обвис безжизненно. И в ней всѐ застонало, заплакало, завыло: ей не дано было прерывать связь поколений, связь прошлого с будущим, а она сделала это, она прервала вековечную связь... Бросив уже мѐртвого детѐныша, она рванулась вперѐд. Выстрел откинул еѐ в сторону. Но кости не были задеты, еѐ тело было всѐ таким же упругим и стремительным. Она рванулась прямо на человека, остановив взгляд на его пальце. И только по своей звериной интуиции смогла на мгновение опередить новый выстрел, бросить тело в сторону. И снова смерть пролетела мимо, выстрел еѐ не задел. Что-то необъяснимое или кто-то необъяснимый подал ей знак: у тебя будет Волк, у тебя будут Волчата... В последнем прыжке она бросила себя на человека, направив челюсть на его горло. Удар по голове опередил еѐ зубы. Кровь залила глаза. Чья кровь, еѐ или человека? Или и еѐ, и его? Она теряла сознание, а что-то необъяснимое или кто-то необъяснимый кричали в ней: у тебя будет Волк, у тебя будут дети... Ей не было дано прерывать связь прошлого с будущим. Дух всевидящ и вездесущ. Он присутствует во всѐм и каждом. Но поступает каждый по своей сути.

ПРИЛОЖЕНИЕ 4

КУПЛЮ КОРОВУ РЫЖУЮ...


Куплю корову рыжую Бедам всем назло, Поднатужусь выживу, С детства повезло. Пойдѐм с коровой в майский луг На сочную траву. Земля и небо — замкнут круг, И Бог в нѐм. Я нарву Цветов весѐлых, разложу У луга на краю И по цветам пораскажу Себе про жизнь свою... Ты ешь, корова, травку! Ты пенься, молоко! Дело на поправку, На душе легко.

ЖИЛА-БЫЛА РУССКАЯ ПЕЧКА Жила-была русская печка, Отменно варила-пекла блины, Умело тепло держала до вечера И даже в ночь непомерной длины. А во дворе и мело, и вьюжило, В морозы кряхтели избяные стены. Корове, чтоб холода сдюжила, Мама давала особое сено. И в ответ на это молоко пахло летом, Лугом ягодным, полудѐнным, Попьѐшь наполнишься светом, И доволен углом на печи полутѐмным. Мама в лес уходила с салазками, Ломала валежник и сухостой, Домой возвращалась со сказками О жизни лесной непростой. О лисе, мне приславшей кусочек хлеба, О волке, поющем в чаще лесной... Зима проходила, голубело небо. С улицы пахло скорой весной. — Слава Богу, сынок, пережили зиму, — Скажет мама, вынимая зимние рамы. Копоть со стѐкол полотенцем снимет, И стѐкла смеются — весне рады.


Всѐ кануло в лету. Остались преданья, Ни мамы, ни избы, ни крылечка... А печку-то нашу звали — Меланья, Тѐплая была печка.

РУССКАЯ СЕРДЦЕВИНКА Не от родины вдали, в самой русской сердцевинке, на краю села Кузьминки дали мне клочок земли. Путь к земле в России долог, много слѐз и крови в нѐм, потому мне мил и дорог этот тучный чернозѐм. Я его тихонько глажу: — Здравствуй долго, это я, велика печаль твоя, но о ней ты не расскажешь. И не надо о печали, радость — это наш удел, главное, мне землю дали, как я сам того хотел. Жить и жить, и не нажиться, светлым днѐм, в глухой ночи песня на душу ложится, хочешь — пой, а нет — молчи. Слева славные соседки, справа справная семья, две рябины ветка к ветке, под рябинами скамья, посижу, посужу, вдоль села погляжу; я с эпохой не в ладу, на земле покой найду. Был богат я, был я беден, по ветрам пускался в пыл, и, приемля всѐ на свете, я сполна любимым был. Было всяко, и однако


дни, серебряно звеня, на Кузьминском повороте стали обгонять меня. Не обмолвясь лишним словом, не впадая в лень и грусть, я с зарѐю светлой снова за труды свои берусь. Не по мне отличья знаки, честь имеющий при сѐм, сею я, бросаю злаки в благодатный чернозѐм. Над моим клочком земли полетели журавли. Журавлей я уважаю, эта птица — к урожаю.

ПОСЁЛОК СТЕПАНА РАЗИНА Омутовые ночи черны, Поглядит вот такая — И сглазила. Спит посѐлок Степана Разина. Избы, словно смолѐны челны, К необхватным притянуты вѐтлам, А скворечники — гибкие вѐсла — От натуги отходят, устали. Кони росными бродят кустами. Справно службу несут петухи, Чуть — и крылья забьют тревогу, Запоздалый гонец верхи Под копыта торопит дорогу. Отдаѐт эхом гулкий простор. Вдруг ожил — не от доброй ли вести?! — На костре одинокий костѐр. Но челны остаются на месте... Омутовые ночи черны, Поглядит вот такая — И сглазила. Спит посѐлок Степана Разина Избы, словно смолѐны челны.


ЦЕЛУЕТ БАЛТИКА РОСТОК Целует Балтика Росток. До звона чист зенит над вязом. В земле лежит узлом завязан Дарѐный ситцевый платок. В платке хранилась горсть земли, Наш чернозѐм, из под Тамбова, Его моряк в бою суровом Берѐг от родины вдали. Упал моряк горячей грудью, Упал на остриѐ огня, Под рѐв волны, под вой орудий Он берег широко обнял. В платке спало живое семя. Зазеленел над кручей вяз. На всех ветрах стоит, как кремень, с голубизной матросских глаз. В веках матросу будет сниться Бескрайность неба голубого. А почтальон крылатый — птица — Носить поклон из под Тамбова.

ПРИЛОЖЕНИЕ 5

СЛОВО ЧИТАТЕЛЯ Отзывы читателей интернет-сайтов «Проза.ру» и «Стихи.ру» на обзор творчества Виктора Герасина, подготовленный Светланой Демченко. Всего поступило свыше тысячи положительных отзывов и рецензий. Их написали представители разных профессий — учителя, врачи, работники культуры, учѐные, писатели, художники, военнослужащие, спортсмены, рабочие и т. д., в том числе и молодые литераторы. Их возраст — от подростков до ветеранов. География откликнувшихся — Россия: области Центра, Урала, Сибири, Дальнего Востока, Алтая. Объѐмно представлено зарубежье. Ниже приведены некоторые из поступивших отзывов. Книга о творчестве нашего земляка В. И. Герасина очень нужна. Она поможет нам разрабатывать сценарии литературных вечеров, может быть использована для дополнительного к программе изучения творчества, внеклассной работы школьных библиотек, наконец, стать бесценным пособием для проведения уроков литературного


краеведения. Хорошо то, что находятся ученые, создающие для нас, учителей литературы, такие неоценимые методические прикладные материалы, активизирующие воспитательный процесс в школе. Валентина СЕРТАКОВА, учитель русского языка и литературы. Город Котовск, Тамбовская область, Россия Несомненно, этот литературный обзор творчества русского Писателя и Поэта Виктора Герасина нашей коллегой из Львова имеет значение и как прикладной материал для внеклассной работы с учащимися, и как свидетельство того, что интерес к русской литературе, русской культуре в целом, жив в душах галичан, как бы его кто ни стремился умалить или затушевать. Корни дружбы и братства украинского и русского народов слишком глубоки, и их не разорвать. Нелли ДЬЯЧКОВА, доктор философских наук, профессор Московского государственного открытого университета. Москва, Россия. 6 июня 2011 г. Валентин ДОЛЯ, доктор философских наук, профессор Московского государственного университета пищевых производств. Москва, Россия. 6 июня 2011 г. За талантливый труд ставлю высший балл! Нина ЯДНЕ, академик Международной Академии информатизации, лауреат 4 литературных премий, член Союза российских писателей, автор 10 книг и 3 фотоальбомов о жизни ненецкого народа, Почѐтный гражданин Ямало-Ненецкого Автономного округа. Город Надым, Россия. 15 апреля 2011 г. Спасибо за прекрасный очерк и за память о Шукшине. А Герасина я тоже люблю читать. Настоящий. Интересный, волнующий очерк об интересном авторе и становлении нового канала коммуникации. «...у звучащей речи есть своя, неповторимая, определѐнная логика, которая порой не совпадает с грамматическими правилами». Да, и эта логика с детства впитана нашим подсознанием вместе со сказками Андерсена и обронѐнными тут и там пословицами матери и меткими словами отца. И стоит образу из сокровищницы настоящего писателя упасть на ждущие в подсознании «семена», как разом вспыхивает радуга образов и ассоциаций, — у каждого своя, — и открывает нам мир СЛОВА, которым Всевышний мир построил, а построив — оставил нам. Владимир ЭЙСНЕР, участник экспедиций в Российской Арктике, лауреат литературной премии им. Ю. Рытхэу (Анадырь). Германия. 2 мая 2011 г. Искренне хочу поблагодарить за эту публикацию. Она для меня очень важна, потому что Вы в ней раскрыли творчество очень интересного поэта и писателя Виктора Герасина. Ваш труд просто невозможно не оценить, и он вне всяких сомнений достоин самого лучшего. Радуюсь в душе, что у Вас такое неравнодушное сердце. Спасибо. Валентин ВАЛЕВСКИЙ,


историк, лингвист, переводчик, поэт. Город Закопане, Польша. 16 мая 2011 г. Для меня Шукшин весь — и писатель, и артист, и режиссѐр — в фильме «Они сражались за Родину». В этой роли он, помимо себя, ещѐ изобразил всех нас, кто живѐт на нашей земле. И Ваш очерк, Светлана, о Шукшине и Герасине, которого я, к сожалению, знаю не так хорошо, как Шукшина, пахнет землѐй и насыщен правдой, которую сегодня редко можно отыскать в литературно-критической статье. Спасибо Вам. С Первомаем и Днем Победы, с которым у меня неразрывно связаны образы С. Бондарчука и В. Шукшина именно благодаря фильму (в котором, повторюсь, можно увидеть и всѐ творчество Шукшина и, думаю, Герасина). Виорэль ЛОМОВ, Минатом, теплотехник, Лауреат нескольких литературных премий, ответственный секретарь литературного журнала «Сибирские огни». Россия. 1 мая 2011 г. Очень правильно и своевременно написано! Если не против, разместим в одном из ближайших номеров нашего журнала «НЖ»! Уверен, наши читатели оценят по достоинству! Игорь ЛЕБЕДЕВ, член Международной Ассоциации писателей «Содружество», главный редактор интернет-альманахов «Победа», «Осенний вальс», «Святки», «Дарите женщинам цветы», «Моя Армия». Москва, Россия. 26 апреля 2011 г. Как прекрасно сказано: надо жить, надо дорожить жизнью, но, тем не менее, стараться быть в объятиях свободы. Александр ПЛЭЧИНТЭ, детский писатель. Румыния. 12 марта 2011 г. Спасибо, я прочѐл от начала до конца внимательно! Для меня — это учебник, познание. Пытаюсь вникнуть, понять! Проникновенная характеристика писателя-диктора-артиста, умело произносящего и доносящего своѐ произведение до слушателя. Владимир МУСАТОВ, Заслуженный тренер России, дважды мастер спорта СССР по вольной борьбе, самбо, дзюдо. Лауреат России — танцы (латина). Город Челябинск, Россия. 10 мая 2011 г. Вы открыли для многих читателей Прозы.ру интересного, талантливого писателя В. Герасина. Его рассказы ещѐ зримее для меня предстали в мастерском исполнении актера К. Денисова. Сегодня Вы расширили рамки моего представления о творчества В. Герасина, представив самобытную лирику поэта. В этом литературном обозрении Вам удалось главное: читатель ощутил «повышенную температуру художественного слова», безусловно, одарѐнного поэтическим талантом автора. Вы правы, именно свежие образы-метафоры делают поэзию В. Герасина индивидуально неповторимой. От всей души желаю Вам и В. Герасину новых творческих успехов! Людмила БЕРЕСНЕВА, кандидат филологических наук, автор более 40 научных работ.


Россия. 11 мая 2011 г. Для меня Виктор Герасин на сайте — второе открытие, «второе дыхание», потому что впервые я открыла его прозу «Лунной памятью». Почти два десятка лет читали со студентами этот рассказ, а ввела я его в программу сама, не спросив никого. Видела, как щемило в сердцах мальчишек, как становились предательски влажными их глаза... Развал большой страны обозначился кровавым рвом, разделившим братские народы. «Модные» авторы прошибают границу между Россией и Украиной. Настоящих мало. Я бы за счастье почла иметь книгу Виктора Герасина. Елена СУМСКАЯ, педагог. Запорожье, Украина. 18 марта 2011 г. Уникальный труд через призму и кристалл любви к литературе, личности, человеку, на высоком уровне понимания содержания и формы, спасибо! Благодарю, по-моему, духовные опоры нужны людям в любое время, а если они есть, то нет смысла изобретать колесо для слабых духом, стоит просто пить из чистого колодца — настоящего творчества этих писателей. Надежда ГРИДИНА, психолог. Россия. 28 апреля 2011 г. Превосходный, подробный и образный обзор. Прочитала с удовольствием. Вы создали великолепный обзор творчества Виктора Герасина. Увидеть «глубину жизненных воззрений автора» может тот, кто постиг смысл символов — «благословения таланта». С большим интересом прочитала о философии Герасина, но за всем анализом его творчества я вижу Вашу философию — глубокое понимание жизни — любовь ко всему сущему, неподдельная доброта к людям, искреннее восхищение природой созидания. Лана ИСТОР, журналист, художник-график. Город Новочеркасск, Россия. 2 апреля 2011 г. Творчество Виктора Герасина замечательное, его читать равнодушно нельзя. Оно захватывает с первых строк, забирает в плен и держит там до последней строки. Однажды читала всю ночь, не отрываясь. Хорошая будет книга. Низкий поклон за популяризацию творчества нашего замечательного земляка, писателя Виктора Герасина, за высвечивание симбиоза Театра и Литературы, осуществлѐнного Константином Денисовым. Да, озвучивание рассказов и повести Виктора Герасина, прозвучавшие в великолепном исполнении Константина Денисова, это ничто иное, как театрализация литературных произведений. Здесь как в театре: слушаешь — улыбаешься, печалишься, плачешь. Зинаида КОРОЛЕВА, член Союза писательской организации Тамбовщины, Город Тамбов, Россия. 20 февраля 2011 г. Виктор Герасин достоин более широкой известности. И образ, придуманный вами — дерево, цепляющееся корнями за землю, как нельзя точно подходит к прозе Герасина. Это — настоящая русская современная реалистическая литература. Елена ТЮГАЕВА, учитель, автор двух книг прозы.


Костромская область, Россия. 18 февраля 2011 г. Имя Виктора Герасина для меня было на слуху. Но Ваш рассказ открыл мне со всей глубиной его имя как глубокого, истинно русского писателя и пробудил желание обязательно его читать. А рассказ «Здравствуй, это я!» так проникновенно написан, что пережила с художником все разнообразные его настроения в создании картины. Вы показали внутреннюю работу художника в жизни, в непрерывном еѐ течении. Есть чему поучиться. Чтобы так живописать реальность, нужны природный талант и богатейшая интуиция. Такие примеры важны для подготовки творческой молодежи. Вера ПАВЛОВА, директор музыкальной школы и школы искусств. Город Любань Ленинградской области, Россия. 3 апреля 2011 г. Славные тамбовские чернозѐмы способствуют не только хорошим урожаям на нивах, но и таланты взращивают превосходные в области культуры... Анатолий БЕШЕНЦЕВ, ветеран Вооруженных Сил, музыкант. Владимирская область, Россия. 6 апреля 2011. Все художники — духовные братья, и их восприятию мира свойственна фундаментальная общность. Неважно, при помощи чего ты творишь — краска, глина, гранит, слово… Это всѐ инструменты, и человек может их менять. Главное то, что мы с вами художники и понимаем друг друга. Нам сложнее будет понять лѐтчика, хирурга и пр., но художник художника (любого рода) всегда поймѐт и сможет о нѐм рассказать. Пишете вы изумительно, и впереди меня, на Вашей странице, ждѐт интереснейшее чтение. Виталий КОВАЛЁВ, художник. Латвия. 12 июня 2011 г. Да, действительно, очень сильный рассказ «Суть зверя». Мастерство его повествования заслуживает того, чтобы его читали профессионально. Спасибо, что рассказали о такой замечательной возможности расширить формат восприятия. Как знать? Может быть, пройдѐт совсем немного времени и мы получим сайт Проза.ру с новыми возможностями, когда у каждого произведения может быть, по желанию автора, собственная или профессиональная аудио либо видео запись того, что написано. Спасибо за желание донести впечатление о прекрасном до наиболее широкой аудитории. Людям действительно надо это знать. И слушать, сопереживая, задумываясь о том, как мы живѐм и что делаем. А песня В. С. Высоцкого «Охота на волков» — одна из самых любимых у меня в его творчестве. Очень социальная и актуальная песня. И этот рассказ — прекрасная иллюстрация к ней, а она, соответственно — к этому рассказу. Дмитрий ТИХОНОВ, врач. Москва. 4 апреля 2011 г. Спасибо Вам большое за нужный и важный труд. Благодаря ему я познакомился с творчеством такого замечательного русского писателя и поэта, как Виктор Герасин. Александр КАРЕЛИН, врач-хирург, преподаватель, подполковник запаса. Россия. 10 мая 2011 г.


Не сомневаюсь, что аудиозапись великолепна. Важно несколько другое. Важно, что Вы помогаете нам, читателям, познакомиться с творчеством достойного Автора, и в Вашей прекрасной пропаганде его произведений. Это важно. Важно, что есть такие люди, способные подставить своѐ плечо. Евгений ХАНКИН, сатирик. Германия. 3 апреля 2011 г. Примите мою благодарность за столь тѐплую публикацию — исследование поэтических произведений Виктора Ивановича. В самом деле — его живая русская душа притягательна и неисчерпаема, добра и отзывчива к простым людям. Удивительно точно Вы об этом пишете, при том, что не имеете возможности общения с ним. Добавлю лишь несколько слов: в стихотворениях В. И. Герасина есть продолжение Есенинского слова, слова русского, простого, ненавязчивого, дорогого душе и разуму, но вместе с тем разнящееся, Герасинское… Евгений КУЛИК (ТЕНГРИ), инженер-энергетик. Город Котовск, Тамбовская область, Россия. 10 мая 2011 г. Вы открыли для меня такого яркого и самобытного поэта как Виктор Герасин. До сих пор я читал только его прозу. С большим интересом ознакомился с Вашим глубоким, вдумчивым и тѐплым эссе о поэзии Герасина. Олег МАЛЯРЕНКО, механик. Украина. 8 июня 2011 г. Вы сделали качественный, обстоятельный обзор творчества писателя. И заинтересовали читателя, привлекли внимание к нему. Во всяком случае моѐ. Солидарна с Вами в литературных пристрастиях: Василий Шукшин, Виктор Герасин... Первый раз прослушав «Суть зверя» Виктора Герасина, минут двадцать сидела перед монитором в ступоре! Он меня ошеломил! И в конце — голос Владимира Семѐновича, «Охота на волков»... Для себя скачала, слушала ещѐ несколько раз, впечатление то же, ошеломляющее. Уже и нескольких друзей познакомила, состояние после прослушивания — шок! Пусть нам позавидуют те, кто этого не слышал... Спасибо Виктору Герасину — за великий талант, Светлане Демченко — за знакомство с ним, и Константину Денисову — за мастерски переданные интонации рассказа. Галина НЕБАРАКОВСКАЯ, автор четырѐх книг. Томск, Россия. 4 мая 2011 г. Я очень обрадовалась появлению этой статьи! Оказалось, что я воспринимаю творчество Виктора Герасина как живого классика и мощного писателя, вместе со многими другими авторами на сайте! Мне, каждый раз после прочтения очередной его вещи, хочется долго сидеть молча, а потом вновь и вновь перечитывать куски его мастерской прозы, размышляя о жизни, о человеке, о судьбе... Это ли не признак настоящей литературы? Спасибо за публикацию! И еще: какие поразительно верные, точные слова Вы находите для характеристики творчества моего любимого Писателя! Виктория, физик. Израиль. 26 февраля 2011 г.


С удовольствием прослушала замечательный рассказ в прекрасном исполнении. Дальнейших свершений. «нам нужны душевные потрясения, чтобы смывать с себя грязь суеты, алчности и пот вечной погони за хлебом насущным» — как точно сказано! Татьяна ЧЕХОВА, работник сферы культуры. Россия. 4 апреля 2011 г. Серьѐзный литературоведческий труд о замечательном Писателе. Валентина МАЗАЕВА, педагог-историк. Россия. 24 Февраля 2011 г. Пришедшая Вам мысль сравнения произведений В. И. Герасина с деревом жизни на краю пропасти — это верх осознания и проникновения не только в труды всей жизни Виктора Ивановича, но в его ДУШУ, которая сформирована этим простым людом. Он сам действительно и есть этот народ. Пишу не понаслышке или из какой-то корысти, а зная Виктора Ивановича и как читатель, и как человек, и преклоняюсь перед ним. Жаль, что большего не могу ничего для него сделать. Раиса ПУЗЫРЕВСКАЯ, мастер производственного обучения профтехучилища. Город Котовск, Тамбовская область. 21 февраля 2011 г. Низкий поклон за прекрасное ознакомление нас с творчеством воистину народного писателя, за напоминания нам о наших истоках, народной мудрости, любви к народу нашему. Дина ПРОКОФЬЕВА, писательница. Германия. 17 февраля 2011 г. Спасибо за интересную параллель, проведѐнную между творчеством двух талантливых писателей — Шукшина и Герасина. Людмила ЛАЙМ, журналист. Север, Россия Хорошо провели параллели между творчеством двух писателей. Сделали тонкие пересечения. Произведения, которые воспевают красоту именно русскую, раскрывают душу именно российского простого человека. Екатерина ГОРБУНОВА-МОСИНА, автор повестей и рассказов. Подмосковье, Россия Считаю нужным присоединиться к прозвучавшим здесь добрым пожеланиям и намерениям. «Суть зверя» Виктора Герасина заслуживает внимания читателя, а озвученный Константином Денисовым достоин аплодисментов. Василий ГРИГОРЬЕВ, поэт. Германия. 4 апреля 2011 г. Великолепный анализ! Спасибо, прочитал с удовольствием! Вадим КОНСТАНТИНОВ,


поэт. Город Астрахань, Россия. 17 мая 2011 г. Потрясение! Так одним словом можно описать мое ощущение прочитанного. СУПЕР! Так прочувствовать за всех героев, героев-животных, за всю природу. Действительно, очень профессиональный рассказ, как многоликая история от имени всех живущих на этой планете. Честно, я давно не читала ничего подобного. Очень давно никакие слова меня так не цепляли за самое сердце и дыхание не останавливалось ни от чего. ОШИБКИ пагубны для всех, если они, как лезвие бритвы. Взрослые всегда в ответе за свое потомство и должным образом следует им соблюдать осторожность, чтоб не стать причиной последнего вздоха своих детей в трагическом свете. Я ставлю Вам оценку «100» — «понравилось». И дело даже не в том, что с начала рассказа можно было догадаться об ужасном конце, но это как посмотреть. Я верю в то, что Волчица осталась жива! Она ценой жизни своего любимого создания набралась сил и завоевала своѐ будущее с Волком и будущим потомством. Конечно рассказ закончен Вами правильно. Нет определѐнности. Каждый читатель может домыслить самостоятельно и пофилософствовать. Очень поучительная история со всех сторон! Виктория МЕРЗЛЯКОВА-СТАРЧЕВСКАЯ, художник. Израиль. 12 марта 2011 г. Проникновение в тонкие миры, и созданные образы часто переплетаются с реальными людьми, даже если художник до того не знал этого человека, также и в литературе — многие писатели были провидцами, такие как Герберт Уэллс, Морган Робертсон... Вам хорошо удалось передать дух творчества художника, многие моменты наблюдала у себя... Марина ФАДЕЕВА, художник. Россия. 25 апреля 2011 г.

ВИКТОР ИВАНОВИЧ ГЕРАСИН Родился в 1939 году в рабочем посѐлке Земетчино Пензенской области, Россия. Окончил среднюю школу, Котовский индустриальный техникум, Мичуринский педагогический институт. Работал в школе № 1 города Котовска Тамбовской области. В 1986 году был принят в Союз писателей России. В 1988—1992 годах возглавлял Тамбовскую областную писательскую организацию. Его стихи, рассказы, повести, публицистика печатались в литературных журналах «Наш современник», «Молодая гвардия», «Подъѐм», издавались в коллективных сборниках и книгах в издательствах Москвы, Воронежа, Тамбова. По мотивам его произведений снято два художественных фильма. На нынешний день Виктор Герасин — автор двадцати книг стихов, прозы и публицистики. Продолжатель традиций поэзии Сергея Есенина и Николая Рубцова, а также прозы Василия Шукшина. Около двух десятков лет руководит литературной студией «Литстудия Котовск». Часто встречается со студентами, учащимися школ и профессиональных училищ города, любителями литературы. (Подробнее см. в Википедии)


ББК 84.4 УКР=РОС Д 30 С. А Демченко. Люди ви мої хороші. Філософія виживання у творчості Віктора Герасіна. Передмова О. Ю. Лютікова — Л.: Видавничий дім «Цивілізація», 2011. — 108 с. ISBN 966-7719-18-0 В цій книзі педагога вищої школи, кандидата філософських наук, доцента, члена Національної спілки журналістів України С. А. Демченко Україна, м. Львів) зроблений огляд творчості нашого сучасника, російського письменника і поета Віктора Івановича Герасіна (Росія, Тамбовська область, м. Котовськ), послідовника і продовжувача традицій у поезії — Сергія Єсеніна і Миколи Рубцова, у прозі — Василя Шукшина. Ця праця може бути використана як прикладний матеріал для викладачів літератури і літературного краєзнавства у школах та вищих учбових закладах. Книга розрахована також на широке коло шанувальників російської словесності. Книга видана під егідою Російського товариства ім. О. Пушкіна, яке працює в Україні.

Літературно-художнє видання

Світлана Андріївна ДЕМЧЕНКО

ЛЮДИ ВИ МОЇ ХОРОШІ Філософія виживання у творчості Віктора Герасіна Прикладний матеріал. На допомогу викладачам літератури і літературного краєзнавства шкіл та вищих учбових закладів Головний редактор, керівник видання книги О. Ю. Лютіков Підписано до друку 27.09.2011. Формат 60х84 1/64. Папір офсетний. Гарнітура Times New Roman. Тираж 300 екз.

Видано в Україні Издано в Украине Published in Ukraine Видавничий дім «Цивілізація» Издательский дом «Цивилизация» The publishing house «Civilization» E-mail: civilization@ukr.net Свідоцтво про внесення до Державного реєстру суб’єкта видавничої справи ДК № 1816 від 27.05.2004 р.



Turn static files into dynamic content formats.

Create a flipbook
Issuu converts static files into: digital portfolios, online yearbooks, online catalogs, digital photo albums and more. Sign up and create your flipbook.