Содержание
ПРИЗВАННЫЕ, ИЗБРАННЫЕ И ВЕРНЫЕ. Повесть . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 205 «Веруйте в свет...» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 207 «Возьму ли крылья зари...» . . . . . . . . . . . . . . 235 «Благослови, душе моя, Господа» . . . . . . . . 249 «Кто из нас может жить при огне поядающем?..» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 256 «Я есмь лоза» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 269 «Предал меня Бог беззаконнику» . . . . . . . . 284 «Теперь же глаза мои видят Тебя» . . . . . . . . 297
Содержание
ДЖВАРИ. Повесть . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 9 «Чертог Твой вижду» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 11 «Да исправится молитва моя...» . . . . . . . . . . 27 Лорелея и другие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 46 Грозы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 69 «Что есть истина?» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 93 Черноризцы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 111 Тайная вечеря . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 134 Искушения . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 150 Исповедь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 167
5
ПАСХА ТАґ ИНСТВЕННАЯ. Рассказ . . . . . . . . 317
Содержание
СТРАННИКИ. Документальные рассказы . . . . 355 Русский скит в Санта-Розе . . . . . . . . . . . . . . 357 О временном и вечном . . . . . . . . . . . . . . . . . 375 Дом милосердного самарянина . . . . . . . . . . 394 Великое чудо нашей литургии . . . . . . . . . . . 406 Взыскание погибших . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 415
6
«Предал меня Бог беззаконнику»
«Предал меня Бог беззаконнику»
284
емнеет. Горит керосиновая лампа, и светятся струи дождя на стекле. Псаломщица, сидя напротив священника, переписывает канон святому Шио Мгвимскому. Нас с Митей возил в Шио Мгвимский монастырь брат отца Георгия — тоже священник, отец Давид. Незадолго до нашего приезда в долине произошло землетрясение; оно ничего не разрушило, но скала древнего пещерного монастыря отделилась от долины, на которой разместился студенческий лагерь, — между ними возник провал. На обратном пути мы заехали и Зедайзени. За крепостной стеной, с обрыва, заросшего можжевельником и ежевикой, открывался захватывающий дух пейзаж — с горами, древним Мцхета вдали и вознесенным над слиянием Арагви и Куры храмом. В гулкой пустой церкви отец Давид зажег свечи на каменном выступе жертвенника, отслужил молебен. Митя пел «Отче наш» по-грузински, и потревоженные ласточки влетали и вылетали сквозь проемы окон.
Отец Давид рассказал, что еще несколько лет назад в храме служил одинокий пожилой священник. Но подгулявшая компания, приехавшая в крепость на ночной пикник с кострами, заперла его в церкви. Была поздняя осень, храм не отапливался, священник провел за каменными стенами неделю без пищи и почти без воды и тяжело заболел. После него никто здесь служить уже не решался. ...Давным-давно, в шестом веке, пришли в Грузию несколько сирийских монахов — Иоанн Зедайзнийский, Шио Мгвимский, Давид Гареджийский, рассеялись по горам и пустыням их ученики, основали монастыри, построили дивные храмы, написали священные книги. Через четырнадцать веков наш современник опустошил монастыри, разрушил храмы, выломал, сжег все, что удалось разрушить и сжечь, надругался над святынями и духовенством, наца-
я
Древний пещерный город Уплисцихе. Грузи
«Предал меня Бог беззаконнику» 286
рапал на стенах свои имена, изжарил барана, напился — и поехал покорять другие высоты. У каждого времени свои подвижники. Мы говорим об этом. Потом отец Антоний, глядя сквозь мокрое стекло в темноту, без видимой связи спросил, знаю ли я иеромонаха Габриэля? — Да, знаю... И вы у него бывали? — Бывали, — улыбнулся он, — мы друг у друга в разное время бывали... когда больше негде было. Я жил у него месяца два. А очень давно, в моем детстве, он недолго жил у нас, в деревне у дедушки. И знаете, у меня ведь с тех пор осталась его тетрадка с выписками из книги Иова... Даже по-русски... только очень неразборчиво. — Хотелось бы посмотреть... что он выписывал. С тех пор, как предал Господь все, что имел на земле Иов, и даже тело его в руки сатаны, сказав: Только душу его сбереги, — участь этого праведника остается темой для размышления о безвинном страдании. — Покажу. А вы как с ним виделись? Дождь заполняет пространство вокруг мерным гулом, вздрагивает язычок огня за стеклом лампы. Хорошо в непогоду сидеть в теплой комнате, укрывшись старым одеялом, и говорить о том, что тебе самой так хочется вспомнить во всех необычайных подробностях... На звонок вышла старая женщина и провела нас в сад. День был солнечный, в саду росли пионы и пели птицы. Вскоре на дорожке появился отец Габриэль, благословил всех, присел рядом на скамейку,
«Предал меня Бог беззаконнику»
и Митин друг Гиви, семинарист, который привел нас, заговорил по-грузински. Отец Габриэль с открытой заинтересованностью смотрел на нас, чуть приподняв брови, пригласил в дом. Деревянный крест с терновым венцом на пересечении брусьев темнел во всю противоположную от входа стену. С потолка над ним и вдоль стен свисали стеклянные и хрустальные подвески от паникадил; горело несколько лампад — зеленых, красных и синих, и все эти прозрачные гирлянды, нити, ромбы, овалы, кристаллы и шары отражали и преломляли неяркий свет. На полках вдоль стен размещались иконы, предметы церковной утвари, подсвечники, медные, каменные, глиняные плошки с гнездом для свечи посередине. Мы молча двигались вдоль полок. Белый Ангел с отбитым мраморным крылом, должно быть, когда-то стоял над могилой. Старинные часы в виде древнего грузинского храма с пирамидальным куполом, выложенным мелкими цветными плитками, давно уже не показывали времени... Не издавал гулкого звона бронзовый колокол с трещиной и позеленевшей вязью букв. Давно не покрывали священных сосудов старинные, истертые до сквозящей основы воздуґхи и покровцы с золотыми крестами. Не наполнялся водой медный кувшин для омовения рук служащего архиерея. — Я собирал все это возле закрытых церквей и монастырей, — говорил отец Габриэль, двигаясь вдоль полок рядом с нами. — Иногда разгребал груды мусора во дворе, в углу ограды или в подвалах, извлекал из земли вот такой кувшин. Может быть, он лет сорок стоял в алтаре...
287
«Предал меня Бог беззаконнику» 288
Отец Габриэль, освещенный отражениями лампад в подвесках давно разбитых паникадил, смотрел на нас кроткими темными глазами. Так он запомнился мне: высокий, в поношенной рясе, облегающей плотную фигуру, с резной иконкой Богоматери на груди вместо креста. Ему было под шестьдесят лет, лоб пересекали три глубокие, от виска к виску, морщины. Но крупно вьющиеся волосы были совсем черными. — Иногда мне отдавали то, что не имело цены, обломки прежней церковной жизни. А для меня они бесценны, как это распятие из храма, в котором меня крестили... Отец Габриэль коснулся стены — распахнулась неприметная дверца. Мы вошли в «придел Рождества Христова» с вертепом и фигурами Богоматери и Младенца, повитого пеленами в яслях, с вифлеемской звездой и кудрявыми агнцами. Священник взял со стола половинку формы для агнца: — Моя бабушка к Рождеству пекла такого агнца, глаза у него были из крупных изюмин. Я радовался, когда он стоял на столе под елкой, пахнул сдобным тестом, корицей и ванилином... Вот сказано: пока не станете как дети, не войдете в Царствие Небесное... — улыбался отец Габриэль. — И я, как дитя, этим всем утешаюсь... Полуистлевшая монашеская одежда, четки из узелков на веревке, из отшлифованного стекла, просверленных камешков, четки-лествица, большие шерстяные, истертые до лоска... Чугунные вериги, медные кресты... Приоткрылась дверца в келью, где мог поместиться человек на коленях. Крест на стене, лам-
пада, на полу — истертая циновка: дверь приоткрылась и закрылась, туда он не хотел допускать взгляд наш надолго, там он молился... — Я даже купол возвел, синий со звездами, как у русских церквей, но участковый велел купол снять. Нечем было крыть крышу. И вот приходит незнакомый человек: «Я дом строю, листовое же-
«Предал меня Бог беззаконнику»
I вв. Монастырь Сапара. X–X й Богородицы Храм Успения Пресвято
289
«Предал меня Бог беззаконнику» 290
лезо осталось, пригодится?..» И привез как раз сколько нужно... И еще говорил отец Габриэль о том, что люди должны любить и прощать друг друга, потому что в каждом из нас есть образ Божий. — Все плохое в человеке — только случайность. И вы, мальчики, никогда не презирайте людей. Даже если видите грязных, пьяных, ругающихся скверными словами. И в них сохраняется Божий образ, в глубине, о которой, может быть, они и сами не знают. Этот образ враг замазал грязью, как можно запачкать икону. А попадет она в добрые руки, ее отчистят — и засияет... Труднее увидеть образ Божий в тех, кто тебя унижает, являет собой образ зверя... Но таких больше надо жалеть, потому что их души обречены, может быть, на вечную муку. Трудно любить врагов своих, ох, как трудно! Всю жизнь надо положить, чтобы этому научиться... Но в такой любви человек уподобляется распятому Богу... — И это все, что вы о нем знаете? — спросил отец Антоний. ...Он принес небольшую, в половину формата, тетрадку. Я придвинула лампу. Обложка была очень потерта, наверно, отец Габриэль долго носил эту записную книжку в кармане. Листки в клеточку, монашеский знак Голгофы в несколько штрихов и дальше — мельчайший бисер букв с обеих сторон листа, слова обрываются потрепанным краем страницы. — Читайте вслух... — предложил отец Антоний. — А я вам тоже расскажу, что знаю. Говорю ли я, не утоляется скорбь моя; перестаю ли, что отходит от меня?..
«Предал меня Бог беззаконнику»
Предал меня Бог беззаконнику и в руки нечестивых бросил меня... Окружили меня стрельцы Его; Он рассекает внутренности мои и не щадит, пролил на землю желчь мою, пробивает во мне пролом за проломом, бежит на меня, как ратоборец. Вретище сшил я на кожу мою и в прах положил голову мою. Лицо мое побагровело от плача, и на веждах моих тень смерти, при всем том, что нет хищения в руках моих, и молитва моя чиста... Летам моим приходит конец, и я отхожу в путь невозвратный... Для чего скрываешь лице Твое и считаешь меня врагом Тебе? Не сорванный ли листок Ты сокрушаешь и не сухую ли соломинку преследуешь? — Легко разбираете, как будто помните наизусть... — вставил отец Антоний. — Читайте, я и сам хотел перечитать... Человек рождается на страдание, как искры, чтобы устремляться вверх... Стрелы Вседержителя во мне; яд их пьет дух мой; ужасы Божии ополчились против меня... ...Едят ли безвкусное без соли? ...До чего не хотела коснуться душа моя, то составляет отвратительную пищу мою. О, когда бы сбылось желание мое и чаяние мое исполнил Бог! О, если бы благоволил Бог сокрушить меня, простер руку свою и сразил меня! Это было бы еще отрадою мне...
291
«Предал меня Бог беззаконнику» 292
— Знаете, что составляло «отвратительную пищу» его? — усмехнулся отец Антоний. — Это к слову... Габриэль долго голодал. Ночью ходил на пустырь за кондитерской фабрикой, там стояли контейнеры с отходами. Иногда ему в форточку выбрасывали крошки от пирожных. Когда я у него жил, он приносил это сладкое, с жирным розовым и желтым кремом месиво, выкладывал на тарелку и говорил: «Наверное, это был красивый торт». Благословлял все и ел, потом благодарил Бога. А я не мог есть этот приторный крем вместо всякой другой пищи. Часто мы посидим перед этой тарелкой, попьем чаю с черными сухарями, потом он возьмет ее: «Пойду покормлю птиц, у них будет целый пир». — Разве птицы это едят? — Некоторые едят. Синички, например, очень охотно клюют жир... вороны, голуби... — Почему голодал отец Габриэль? — Разве вы не знали, что он не служит? Уже лет тридцать пять... ...Я пресыщен унижением; взгляни на бедствие мое, оно увеличивается. Ты гонишься за мною, как лев... и беды, одни за другими ополчаются против меня. Отец Антоний сидел, уперевшись локтями в стол, сплетя пальцы. Я ждала. — Все случилось на первомайской демонстрации в год смерти Сталина — отец Габриэль был совсем молодым священником... Знаете в Тбилиси центральную площадь? Во время демонстраций там стоят правительственные трибуны. За ними, на здании исполкома, всегда подвешивали портреты вождей в рост, высотой в два этажа.
«Предал меня Бог беззаконнику»
И вот в разгар демонстрации, когда вся площадь была запружена народом, отец Габриэль проник в верхний коридор исполкома. Открыл окно, облил с изнанки гигантский портрет Ленина керосином и поджег. Ужас прошел по площади, все оцепенели от страха, и наступила тишина. Вождь полыхает, а отец Габриэль с балкона на втором этаже выкрикивает проповедь: Отец Габриэль — Господь сказал: Не сотворите себе кумира и никакого изображения его... Не поклоняйтесь им и не служите им, ибо я Господь, Бог ваш... Да не будет у вас других богов! Грузины, опомнитесь! Мы всегда были христианами. Вы поклоняетесь идолам! Иисус Христос умер и в третий день воскрес... А ваши литые истуканы никогда не воскреснут. Они и при жизни были мертвы... Сняли его быстро: подогнали пожарные машины, поставили лестницы. Но когда сняли, толпа на него навалилась, били ногами, прикладами, пока пожарные его не оттащили... — Как же его не расстреляли? — Потому и не расстреляли, что увезли почти трупом. Лица не было — кровавое месиво. Голова проломлена, переломаны кости... 293
«Предал меня Бог беззаконнику» 294
Почти месяц он не приходил в сознание. Но его лечили, чтобы вывести на суд. Он все время был при смерти, но и не умирал. Так мне рассказывали, сам я еще только родился в то время. А дальше ничего точно не знаю, Габриэль об этом ни с кем не говорит. То ли дотянули до амнистий... то ли долго пытались вменить ему заговор. Потом объявили его сумасшедшим — или ему помогли, или властям так было удобней. А когда через несколько лет его выпустили, в священнослужении он был запрещен. Не только в церковь, десять лет его никуда на работу не брали... Хорошо, что был дом, была мать — эта старушка, которая вам открывала. Жили вдвоем на ее пенсию. Не пускали даже в дома, везде его знали и боялись. Сначала он еще ездил по селам, нанимался сторожем на виноградники, истопником в церкви. А потом мать парализовало от всех потрясений, и он не мог уезжать. Несколько лет сидел на паперти с протянутой рукой. Даже священники гнали его. Подавали только те, кто его не знал, — знакомые отворачивались. — А вы как с ним познакомились? — Это уже много лет спустя... Он сторожил у нас колхозный сад, там у него шалашик. А днем уходил в лес, выкопал себе пещеру на обрыве, как отшельник. Я эту пещеру нечаянно нашел — я говорил вам, что любил молиться в лесу — три доски в углу и старая одежда, а к стене свечи прилеплены; потом его самого подкараулил. Осенью он жил у нас, помогал дедушке, колол дрова,
топил печку... Никто не знал, что он священник. Вот и осталась в старой тужурке эта его книжечка, я ее недавно нашел. — А когда вы у него жили? — Я работал псаломщиком, из метростроя ушел, и в церкви мне не платили... Отец Габриэль говорит: «Зачем тебе снимать комнату? Живи пока у меня». И я жил в этой его домовой церкви.
«Предал меня Бог беззаконнику»
Отец Габриэль. Икона
295
«Предал меня Бог беззаконнику» 296
Утром птицы стучали клювами в окно. Выйдешь, а он сидит под деревом, на ветках развешены кормушки, на земле плошки, миски с зерном, и птицы кругом порхают. А на ладони у него дятел... красная шапочка на затылке и на крыльях белые разводы. При всей своей простоте отец Габриэль всегда читал святых отцов и все помнил, особенно Исаака Сирина. У меня много тяжелого было, вот, чтобы я не впал в уныние, отец Габриэль меня утешал. Святой Исаак Сирин говорит, что, если на своем пути ты находишь постоянный мир, ты забыт Богом. А когда наступает время великих скорбей, это значит, что втайне душа возводится на более высокую ступень. Если же душа немощна и просит Бога избавить ее от скорбей, Бог послушает ее. Но Господь не дает великих даров без великих испытаний — соразмерной со скорбями бывает и благодать...